Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 2. Круг победителей
Шрифт:
Весь тот период я думала, что являюсь его единственной женой. Думала так несмотря на официальный развод. Да и как не думать, у нас ведь был заключен мусульманский брак. Кроме того – кругом родня: меня принимали как сноху, сосношницу, жену Мухи и так далее.
Не было и тени сомнений до тех пор, пока я сама не решила расстаться с Мухой. Только разведясь с мужем фактически, я узнала, какое место в его жизни занимала на самом деле.
Не представляю как в таких обстоятельствах, запутанных и без угроз и преследований, я, мы с Иманом, могли бы жить с Мухой? Очевидно, что никак.
?
В то же время, поскольку мои преследователи проявляли колоссальную настойчивость, я размышляла даже над вариантом, что
Но мальчик явно не интересовал отца сам по себе, лишь в контексте наших с ним взаимоотношений. Кроме того, стоило мне чуть более пристально подумать над тем, чтобы отдать Имана отцу, как тут же получала свидетельства, что сыну грозит опасность, во-первых, вследствие желания братьев причинить мне зло и, во-вторых, из-за криминального образа жизни Мухи, особенностей его характера, импульсивно-агрессивного и безответственного.
Не удивительно, что длящееся противостояние отразилось на моей психике. Перманентное напряжение от угроз смертью, жизнь без средств существования, привели к изменениям в моем сознании; или во всем моем существе, если быть точной. Потому что я поняла, все мое существо и есть мое сознание. Возможно, я имела склонность к таким изменениям, но вряд ли они случились бы самостоятельно, без внешнего давления, или импульса.
С годами я обнаружила, что обладаю неким свойством; хочу называть его метафизической лабильностью.
Насколько отражает словосочетание «метафизическая лабильность», проявленное свойство моей натуры, не знаю. Предположу, есть тому и другие названия: у психиатров – в виде диагноза, наверно; некоторые верующие и практикующие, а также люди искусства, без сомнения, тоже имеют свои определения того, что я назвала метафизической лабильностью.
Свойство, открытое мной в результате самонаблюдения – не завершенный, четко распознанный процесс, с описанными характеристиками, а потенциальная, всеобъемлющая возможность, источник которой находится внутри моего существа. Если говорить о свойстве, как о процессе, а иначе о нем не скажешь, ибо он динамичен, что нужно знать о нем, так это то, что он может быть замедлен, перекрыт и даже прерван. Чем больше препятствий на пути у этого процесса, тем больше проблем у меня, тем больше я страдаю, и тем бессмысленней кажется мое существование.
У метафизической лабильности есть и мертвый аспект, составляющий своего рода каталог недоказуемых эпизодов моей жизни, который использую теперь в своем творчестве. Я вижу эти эпизоды, свидетельства чудесного, словно записанными на карточках и разложенными по ящикам, как в старинной библиотеке.
?
Работая над этими текстами, попыталась вычленить из происходившего со мной некую конструкцию, путь или метод обретения метафизической лабильности.
В детстве я часто теряла сознание – порой без серьезного повода, чуть ли не по собственному желанию. Лишаясь чувств, погружалась в полный мрак, о котором впоследствии ничего не помнила. Возможно, именно в такие моменты рождался, прорывался тоннель между этим и другими мирами.
В одной из историй созданного мной цикла 5 описана наковальня двух братьев – богов и кузнецов, Сеппо и Тлепша. Братья сторожат подземные миры, выход из которых – бездонный колодец – находится в пещере. В какой-то момент они сооружают наковальню и загоняют ее в колодец. Наковальня, напоминающая человеческий зуб, но с семью корнями, один из которых длиннее другого, становится своеобразным замкoм, запирающим обитателей семи подземных миров (которых
5
Цикл повестей «Туркужин»;
Новорожденный богатырь, герой нартского эпоса адыгов Сосруко выдергивает наковальню братьев 6 , вновь открывая вход в другие миры…
Можно ли сравнивать выключение моего сознания с выдергиванием замкa-наковальни и последующим высвобождением, через образовавшуюся пустоту, обитателей иных миров? Не путешествовала ли и я сама по тем «подземным», и наземным, мирам?
?
В результате частых обмороков и отсутствия малейших попыток со стороны моей бедной матери-вдовы – матери-девы и матери-ребенка, одновременно – разобраться с очевидной проблемой дочери тоннель постепенно расширялся, открывая вход в иную реальность.
6
Цикл создан по мотивам нартского эпоса адыгов и финского эпоса «Калевала»;
Само собой, имея такой запасный вход, и выход одновременно, трудно развивать концентрацию на доступном прямому эмпирическому восприятию этом, нашем мире. Причем, чем страшнее этот мир, чем невозможнее по тем или иным причинам жизнь в нем, тем чаще полеты в мир тот, тем шире тоннель и тем устойчивее и явственнее желание улететь и побыть; или улететь и остаться.
Хотя если говорить о возможности остаться, после первой попытки суицида, случившиеся через много лет следующие попытки прорваться туда, можно считать ненастоящими. Они, очевидно для меня, имели другую природу и шли от бесов; можно говорить так же, что происходили по наущению проклятого 7 …
7
В Исламе упоминание шайтана нередко предваряется прилагательным «проклятый».
Чуть отвлекусь и скажу, что не берусь различить породу представителей сил смерти, – бесы они, шайтаны, или кто еще, одного ли вида те существа-сущности, как те же люди, но грубо говоря, разного цвета кожи и пола, и так далее, – потому что никак не могу представить как все же устроен объективный мир: не вижу, потому не знаю.
Независимо от своего незнания, факт принуждения к самоубийству, для меня лично был очевиден; наущение всегда распознавалось, но не поддавалось моему полному контролю. Даже несмотря на то, что я ясно сознавала безнравственность, незаконность моего намерения свести счеты с жизнью.
Не знаю как у других склонных к суициду, но мое желание сбежать походило на попытку изнасиловать Создателя, ворваться в Его Чертог, в Безмятежное Нежное Лоно, без дозволения, грубо и жестко.
?
Мои психические атаки приносили страдания сыну, удерживавшему меня от попытки… выпрыгнуть из окна, например. Точнее сказать, от имитации попытки. В такие минуты я чувствовала себя странно: одна часть меня заставляла говорить о суициде, драться с сыном, оскорблять его, насмехаться над ним, кричать и брыкаться; в то время как другая размышляла над тем, что будет, если вдруг сын отпустит меня, сдастся, позволит делать, что хочу, точнее, говорю. «Как же будет стыдно, – думала я, – ведь я не сделаю этого, потому что знаю, вижу, там, куда я попаду в таком случае, темно и страшно, неприветливо».