Запуск разрешаю! (Сборник)
Шрифт:
— Ничего, — сказал мастер, выслушав мои доводы, — главное, не провалите экзамен.
Великий сценарист даже не представлял себе, как невероятно трудно это сделать.
Непререкаемым авторитетом в русском языке для меня всегда оставался классик советской литературы Алексей Толстой. Говорят, иногда он выскакивал из своего рабочего кабинета в гостиную и, поправляя взъерошенные волосы, громко кричал домочадцам: «Ребята, как правильно, вокзал или вакзал?» «Конечно вокзал», — пугаясь, отвечали родственники. Алексей Николаевич бежал обратно в кабинет и лихорадочно продолжал роман: «Вогзал был пуст…»
Учебник
На вступительные экзамены приехал не готовясь из при- тундровых лесов, чтобы развеяться и поглядеть столицу. Я не то чтобы не знал чего-то. Я не в состоянии был придумать ни одного вопроса, на который мог бы ответить более- менее внятно.
Как оказалось, я себя недооценивал. Был такой вопрос. Был.
На экзамен по русскому языку и литературе пришел пораньше (не сдал — и весь день свободен). Захожу. Называю свою фамилию, продвигаюсь к столу, за которым расположились солидные преподаватели. Подаю экзаменационный листок.
— Прекрасно, прекрасно, — говорит старший экзаменатор, — вы уже сдали четыре экзамена на «отлично». «Отлично» вы получили вчера на собеседовании с Евгением Иосифовичем. Прекрасно.
Под эти похвальные возгласы два экзаменатора поднялись и вышли из аудитории.
— Ну-с, молодой человек, тяните счастливый билетик.
— Сомневаюсь, что есть такой в принципе, — честно говорю я и беру самый близкий ко мне листочек. Он как-то явно отделился от аккуратно разложенных бумажек.
— Так. Хорошо, — подбадривает экзаменатор.
— Билет номер двадцать один, — говорю, — пойду готовиться.
— А мне кажется, что вы можете ответить на этот билет без подготовки.
— Без подготовки не смогу.
— А вы попробуйте.
— И пробовать нечего.
— Если без подготовки ответите на первый вопрос, ставлю «пять». От второго — освобождаетесь. Согласны?
— Согласен.
Сажусь перед преподавателем, читаю вопрос: «Звуки и буквы в русском языке».
— Можно подумать? — спрашиваю. — Надо сосредоточиться.
— У вас нет времени, — отвечает экзаменатор. — Мы же договорились, ну…
— Звуки — это то, — неуверенно начинаю я.
— Что?
— То…
— Вы, наверное, хотите сказать, то, что мы, что? Слы…
— …шим, — заканчиваю я.
— Верно. А буквы это то, что мы пи…
— …шим.
— Правильно, но лучше говорить…шем. Пишем… Как-то вы неуверенно держитесь. Ставлю вам четверку.
Не верю своим ушам. Этого вполне достаточно, чтобы пройти по конкурсу!
Снова, как много лет назад, бегу на почту. Даю телеграмму жене: «Руский апять здал на харашо. Поступил!»
Телеграфистки улыбаются.
Спасибо вам, Евгений Иосифович.
Аполлон
Маленький вестибюль хирургического отделения. К самой двери
Появляется хирург — веселый, довольный, энергичный. За ним шумная свита из нескольких ассистентов и медсестер.
— Так, кто на ампутацию? — бодрым голосом спрашивает он пациентов.
Молчание.
— Кто на ампутацию правой верхней конечности? — громче повторяет хирург.
Становится ясно, что желающих расстаться с руками нет. Я искоса поглядываю на соседей. Все затаились, молчат. Авось, пронесет. Интересно, как они себе это представляют. Отменят операцию? Забудут? Отвезут снова в палату, а там рассосется… Или, может быть, отрежут кому-то другому? Другому — смешно. Стоп. А кто другой-то? Я лежу под простыней голый, в одних бахилах. У меня аппендицит. Понятно, руку не отрежут. Впрочем, гляжу на закрытые марлевыми повязками суровые лица персонала и чувствую — с них станется. Отсекут — и пикнуть не успеешь.
— У меня аппендицит, — тихо говорю я.
Хирург подходит. Слегка задирает простыню. Мельком глядит на мое посиневшее тело. Потом спрашивает:
— Чем докажете?
Бред какой-то.
— Да у него аппендицит, — выручает медсестра. — Я его помню. Он вчера поступил с острым.
На всякий случай я вытягиваю обе руки. Начинаю шевелить пальцами. Мол, с руками все в порядке. То же самое делает сосед на каталке слева.
— Грыжа. У меня грыжа, — радостно сообщает он хирургу.
Доктор повернулся и шагнул к мужчине на каталке справа. Тот лежит с каменным лицом. На глазах слезы.
— Что же вы, — говорит хирург, подмигнув ассистенткам, — чуть не подвели своих товарищей по несчастью. Нехорошо. Как нехорошо.
Только сейчас до меня доходит: врач шутит. Разминается перед операцией. Чудак. Это про таких, как он, слагают больничный фольклор:
— Доктор, — спрашивает пациент хирурга, устраиваясь поудобней на операционном столе, — я жить буду?
Хирург, задумавшись, отвечает философски:
— А смысл?
Теперь он делает знак санитарам — везите двурукого первым. Беднягу закрывают простыней и увозят в операционную.
Через некоторое время надо мной склоняется лицо юной медсестры.
— Мужчина, мужчина. Вы меня слышите? У вас сколько килограмм?
— Что? — кажется, я успел задремать. — Каких килограммов? Чего килограммов? — с трудом стараюсь понять.
— Вес… Какой у вас вес?
— Ах, вес. Девяносто пять, — отвечаю.