Затерянные в истории
Шрифт:
Антон положил руку на плечо Кыру:
— Надо идти. Смотреть на уламров. Смотреть на Сашу. Где они.
Кыр кивнул.
— Я иду. Два воина идут. Ты не идёшь. Ты идёшь шумно. Ждёшь здесь с воинами.
Антон скривился. Но ничего не поделаешь. Во-первых, Кыр прав — никогда им не научиться передвигаться так, как местные охотники. Словно тень проскользнёт, оглянулся, а уже нет ничего там, где эту тень заметил. И во-вторых, Кыр — вождь. А на войне приказ командира — закон.
Лишь бы с Гусей всё хорошо было…
* * *
С
Точнее, с ним было совсем плохо.
С дурацкой однообразностью повторялось то же, что было здесь во время его первой встречи с Яли и его уганрами. Он опять стоял со связанными руками перед вождём Яли, и тот опять пытался его убить.
Точнее, не убить, а проверить достоверность сообщённых "белым духом" сведений.
У вождя что-то перемкнуло в голове от того, что сказал ему Саша. Яли согласился, что теперь он — единственный лидер в племени, единственный и неоспоримый. А коли так, то некому ограничить его в праве на две вещи: узнать, где аннува, а также при возможности вызвать дух могучего виды Дира и поторговаться с ним за жизнь его подопечного.
И то, и другое предполагало подвергнуть мальчишку пыткам. Тогда всё и обнаружится. Ежели он засланный от аннува — в процесс вмешаются аннува. Если переброшен сюда с неведомым заданием видой Диром — соответственно, тот вступит в переговоры.
Возможность, что не вступится никто, вождь Яли не рассматривал. Это было несерьёзно. Мальчишка явно водится с миром духов — он белый и знает необычное. Да и вида Да — шаман мощный, прозревает миры. Раз он подтвердил, что мальчишка — от духов, значит, так и есть. Так вот теперь пускай духи — или люди — или аннува — приходят ему на помощь. А мы поглядим, какую из этого пользу можно будет извлечь.
В отличие от вождя, Саша вовсе не питал надежд на помощь со стороны директора школы. Напротив, он твёрдо знал, что тот здесь не появится. Аннува — те да, те где-то рядом. Но сумеют ли они его освободить прежде, чем вождь Яли нарежет из него ремней и поджарит пятки — костерок аккурат сейчас и разводят?
Почему-то крепло ощущение, что нет. Не успеют.
Так что Саша отчаянно трусил. Стоял и трусил. Хоть бы ножик достать, может, удалось бы перерезать ремни и рвануть к лесу! Но невозможно так извернуться, чтобы в карман залезть. Хоть руки завязаны спереди. Да и не дадут этого сделать. Вон сколько глаз на него смотрят, вмиг оружие отберут.
И хоть бы один дружелюбный взгляд, твари! Сколько я вам всего рассказывал, как вы на меня с почтением глядели! А стоило только вождю переменить отношение — и всё, вся банда волком смотрит!
Господи, что же делать, что делать, а?
Господи!
* * *
Алине было тревожно. Вот прямо-таки места себе не находила! Что там с мальчишками? Как они, всё ли в порядке? Хоть бы телефон был, эсэмэску кинули бы… Да какой тут телефон!
В полукруге падающего от входа в пещеру света сидят женщины и частью ладят стрелы с костяными наконечниками, частью плетут сеть из непослушного конского волоса. Та ещё работка — понавязать все эти узлы! Хорошо, что неандертальцы эти — ребята с одной
А мальчишки воюют. И если хотя бы один из них с войны не вернётся — ей оставаться тут навеки. До самой смерти. Среди этих милых, очень нежных друг к другу, хоть и грубых на вид людей, но… чужих. Даже не иностранцы. Можно сказать, что частично — даже не люди. Не потому, что неандертальцы, а она, Алина, — представитель вида хомо сапиенс. Вида, как показывает практика, враждебного неандертальцам. Нет, не поэтому. После рассказов о том, что творят с арругами уламры, если доведётся встретиться, девочка определила точно: это фашисты. Не лучше гитлеровцев с чужим народом дела творят. Неандертальцы, хоть какие, ближе, чем те звери. И она — всей душою на стороне арругов.
К тому же она теперь — тоже из них…
Но вот с другим ничего не поделать: с их совершенно иным складом мышления.
Тут нет, например, разговоров ни о чём, разговоров просто так. Всё предельно, зверски конкретно. "Надо собрать ягод. Идём, Арина!" И всё. Будут собирать и молчать. Ни вид этих зелёных волн, уходящих к горизонту, ни роскошь водопада — не того ли самого, что падал в Шварцвальде в её времени… как бишь называется… забыла — в общем, ничто не способно отвлечь от выполнения главной задачи.
А с другой стороны, самая буйная фантазия у них по поводу духов и всякого потустороннего. Всё, что окружает, — контролируется каким-нибудь духом. Духи сидят во всём. И с ними просто живут! Вот как мы, скажем, с машинами. Соблюдай правила дорожного движения, переходи улицу там, где можно, и на зелёный свет — и они тебя не переедут. А коли переедут — значит, или сам что-то неправильное делал и обидел духа, либо не повезло — затесался в разборку между потусторонними силами.
Да они даже сказки русские не понимают!
Всю жизнь здесь провести?
Ой, мамочки!
* * *
Больно было зверски! Оказывается, когда тебя ставят на угли босиком, это зверски больно! Врут всё те дураки в телевизоре, что показывали, как кто-то ходит по угольям.
Ни фига!
И он орал со всей мочи. Частью — от боли. Частью — чтобы его могли услышать союзные аннува, если они ещё здесь. Частью — изображая отчаянное страдание.
Именно изображая. Ибо на самом деле по-настоящему больно ещё не было. Вождь Яли не хотел раньше времени сделать из мальчика-духа безногого калеку. Да и заступничества неведомого, но страшного виды Дира он всё-таки опасался.
Поэтому Саша изо всех сил извивался в руках палачей. Равнодушных к его страданиям, как и вида Дир. Его ноги лишь приближали к пышущим огнём углям. Но он пронзительно орал и извивался.
Так надо было.
Саша, наконец, придумал, как себя вести. Он должен показаться вождю Яли слабым и сломленным. Он должен, подвывая и путаясь в соплях и слезах, раскрыть содержание пятого священного знака. Того, который указывает, где прячутся требуемые аннува.
"500 м лево овраг"…
* * *