Земля Жар-птицы. Краса былой России

Масси Сюзанна

Мамонтов переживал за все постановки и часто руководил ими сам. Он был, по словам Васнецова, подобен искре, зажигающей тех, кто окружал его. Мамонтов первым осознал, что декорации должны служить неотъемлемой частью пьесы — ее сюжета, исторической эпохи и музыкального сопровождения. Он привлек к написанию декораций и созданию костюмов живописцев, которые отказались от устаревших стереотипов и выдвинули свежие, новые концепции. Спектакли стали восприниматься как целое, возникло единство сценического и драматического. Это было подлинной революцией в искусстве оформления сцены. Раньше театральный задник был только декоративным фоном для действия; теперь он превратился в равнозначную составляющую постановки. Живопись обрела свое достойное место в театре; Константин Коровин, Александр Головин, Михаил Врубель и Исаак Левитан — все они занимались оформлением спектаклей Мамонтова. Декорации и костюмы

с тщательно продуманными цветовыми пятнами становились как бы ожившими картинами. Художники гордились, когда им удавалось найти удачные цветовые решения. Они ходили по лавкам старьевщиков и антикваров в поисках старинных тканей. Благодаря Мамонтову, живопись стала полноправным элементом спектакля наряду с музыкой, пением и танцем, оказав глубокое воздействие на последующие десятилетия развития искусства сценографии.

Мамонтов первым признал и поддержал Михаила Врубеля, предвестника русского кубизма и конструктивизма, и это также было существенным вкладом мецената в русское искусство. Врубель — исключительно разносторонний художник-живописец, скульптор, архитектор и книжный иллюстратор. Его работы открыли новое, нереалистическое направление. В 1896 году Мамонтов заказал Михаилу Врубелю два больших панно для Северного павильона Всероссийской выставки, проводившейся на Нижегородской ярмарке. Когда панно были отвергнуты комитетом, наотрез отказавшимся их выставить, на средства Саввы Мамонтова в непосредственной близости к территории выставки был сооружен павильон для работ Врубеля. Демонстрировавшиеся там полотна вызвали сенсацию среди как зрителей, так и художественных критиков, а Врубель стал гордостью москвичей. Творчество Врубеля оказало сильное влияние на последующие поколения российских художников-авангардистов.

Врубель почти неизвестен в Европе, однако трагическая судьба этого гения также тревожит русскую душу, как и поразительная история жизни Гогена или Ван Гога. Порожденные душевной болью картины Врубеля наполнены мистицизмом и страданием. Его мучили странные видения, которые в конце концов довели художника до сумасшествия. В 1902 году, перед открытием выставки в Санкт-Петербурге, он провел всю ночь в галерее наедине с бутылкой шампанского, вновь и вновь переписывая большой холст под названием «Демон». Утром его застали лепечущим нечто бессвязное, и художник окончил свои дни в сумасшедшем доме.

Мамонтов считал, что человек должен видеть красоту повсюду — на улицах и железнодорожных вокзалах, и одаренный богатым воображением меценат вдохновил Врубеля на создание фресок для отеля «Метрополь», заказал Васнецову в 1880-х годах панно для железнодорожной станции в Донецке и поручил Константину Коровину украсить стенной росписью Ярославский вокзал в Москве. По настоятельному совету Мамонтова, Коровин предпринял специальную поездку в Архангельск, чтобы сделать там наброски. Его фрески были показаны в 1900 году на Всемирной выставке в Париже.

В 1899 году Мамонтов потерпел крах в бизнесе. В ходе начавшегося расследования его безосновательно обвинили в растрате железнодорожных фондов и посадили в тюрьму, где он ожидал решения суда. Но даже в тюрьме Мамонтов не сидел без дела и не унывал. Он писал из камеры своему другу художнику Поленову: «Я никогда прежде так ясно не понимал значение искусства». В ожидании судебного процесса Савва Мамонтов за несколько месяцев написал либретто для оперы под названием «Ожерелье». Ее сюжет относится к эпохе древнегреческих поселений в Италии. Он также перевел либретто оперы Моцарта «Don Giovanni» на русский язык и вылепил миниатюрные бюсты своих тюремщиков. Станиславский писал, что когда он пришел навестить своего кузена в тюрьме, то нашел эти забавные миниатюры выстроенными в ряд, подобно солдатам на параде. Когда в 1900 году Мамонтов был признан невиновным, присутствовавшие на заседании суда ликовали. Однако Мамонтов не мог больше покровительствовать искусству в той мере, как раньше, так как за время пребывания в тюрьме все его имущество было продано с аукциона, а принадлежавшую ему ранее железную дорогу приобрело государство.

Последние восемнадцать лет своей жизни Мамонтов возглавлял небольшую гончарную мастерскую в Москве. Друзья не покинули его, и маленькая мастерская очень скоро стала местом оживленных встреч лучших актеров, музыкантов, художников и скульпторов города.

Многие просвещенные предприниматели нового поколения, появившегося в конце девятнадцатого столетия, происходили из старых купеческих семей Москвы. Такие семьи веками селились в Замоскворечье — районе, где когда-то располагались на постой стрельцы Ивана Грозного. Этот район находился неподалеку от Торговых рядов, на противоположном от Кремля берегу Москвы-реки. Дома здесь

были приземистыми и скромными, их окружали высокие крепкие заборы, скрывавшие от глаз прохожего аккуратно подметенные внутренние дворики, сады с яблонями, кустами смородины и крыжовника, маленькие цветочные клумбы с анютиными глазками и незабудками. На ночь ворота запирались, и дома стояли наглухо закрытыми, с задернутыми занавесками. Соблюдавшие старинные обычаи купеческие семьи жили уединенно и обособленно. Они вставали на рассвете и рано ложились. Купцы избегали общественных развлечений, считая, что даже балет — неподходящее зрелище для женщин, которых всегда тщательно прятали от посторонних глаз, за исключением праздничных дней.

Эти старомодные купцы, многие из которых были фанатичными староверами, имели репутацию трудолюбивых, упорных, усердно и подолгу молившихся, деспотичных по отношению к членам своей семьи, хитрых и безжалостных в деле. Они носили бороды и длинные волосы, одевались по старинке — картуз с козырьком, длинный кафтан со стоячим воротником, мешковатые брюки, заправленные в сапоги; их жены щеголяли в платьях из плотной парчи с наброшенными на плечи цветастыми шалями. Интеллигенция презирала купцов и насмехалась над ними за их образ мыслей и бесконечные трапезы, обильность которых находили вульгарной. На путешественников, приезжавших в Россию в конце девятнадцатого столетия, самое сильное впечатление производили улицы с интенсивным движением и оживленной торговлей на пристанях и железнодорожных станциях, однако таких описаний почти не встретишь в русской литературе. Известные писатели того времени враждебно относились к купеческому классу и идее общества, построенного на материалистической основе. Лев Толстой анализировал взаимоотношения крестьянина и барина и провозглашал идеалом бедность и братскую любовь. Достоевский в своих выдающихся романах выступал против накопления состояний как обольстительного искушения, бедствия для людей. Горький, принимая значительную финансовую помощь от одного состоятельного купца, осуждал и высмеивал класс торговцев в целом. Широкая пропасть разверзлась между буржуазией и интеллигенцией.

Авторы книг и пьес того периода не заметили, как быстро менялся традиционный образ жизни этого класса; они проглядели, что новые купцы, появившиеся в те годы, существенно отличались от «узколобых» торговцев прежних дней. Индустриализация разворачивалась так стремительно, что к началу двадцатого века Россия по темпам экономического развития обогнала как Европу, так и Америку. По данным советских источников, в 1873–1913 годах производство чугуна выросло в двенадцать, а добыча угля — в двадцать раз. В 1885–1913 годах добыча нефти, организованная семьей Нобелей, прибывших из Швеции и поселившихся в Санкт-Петербурге в 1837 году, выросла в четыре с половиной раза. (Знаменитый Альфред Нобель, вернувшийся на родину в 1859 году, испытывал свои первые мины на реке Неве; их действие было основано на исследовательской работе, посвященной нитроглицерину и выполненной шведским изобретателем совместно с одним русским профессором из Санкт-Петербургского университета. Два его брата, Роберт и Людвиг, остались жить в России и занимались разработкой богатых нефтяных месторождений в Баку.)

Развитие промышленности в России в конце девятнадцатого века привело к появлению новых магнатов из купеческого сословия, которые стали оказывать столь же важное влияние на науку и искусство того времени, как и голландские купцы в семнадцатом веке. Из тридцати семейных кланов, составлявших верхушку московской буржуазии того времени, некоторые происходили из среды мелких ремесленников и торговцев, переселившихся в Москву в конце восемнадцатого-начале девятнадцатого столетия, другие были из крестьян, многие принадлежали к старообрядцам. В целом это были смелые, самобытные и колоритные личности, отличавшиеся большой независимостью суждений и свободой выбора в искусстве.

Руководствуясь кастовыми и семейными интересами, они шли своим путем. Эти промышленники без особой симпатии относились к западным течениям и оставались равнодушными к абстрактным идеям и рассуждениям, распространенным в Европе, которыми так усиленно интересовались российские дворяне в восемнадцатом столетии и интеллигенция — в девятнадцатом. Напротив, опираясь на стародавние традиции, они обращались к национальной культуре и художественным формам родной страны.

Они не одобряли классический стиль архитектуры Петербурга и называли столицу «грудой камней». Сами они строили изысканные особняки в псевдорусском стиле, а также необычные здания в стиле модерн. Они не доверяли Петербургу как пристанищу бездушной бюрократии и иностранных идей. (Один из промышленников писал, что в его семье поездка в Санкт-Петербург называлась «путешествием к татарскому хану».)