Зернышки спелых яблок
Шрифт:
И с бабушкиной работы прислали нам целый тюк одежды: пальто, курточки, брюки. Все из серой диагонали, все с железными пуговицами!
Одежду принесла высокая полная женщина. По дороге ее заставили надеть противогаз, и она вошла к нам, как большая добрая слониха.
— Ось вам подарунки, — басом сказала женщина, сняв маску с хоботом-трубкой. — Бачьте, яка гарна одежка.
Мы надели «подарунки» и ни за что не хотели их снимать. Приходили соседи, хвалили наши обновки, называли нас с Петькой
Вечером зашла Мариша. У нее душа горела без чаю.
Мариша теперь ходила еле-еле, ноги у нее опухали все больше, но глаза были гораздо веселей, чем раньше.
Бабушка говорила, что теперь Мариша, может быть, придет в себя: с Витькой ей не будет так тоскливо.
Ей недавно помогли в собесе и военкомате — назначили пенсию, дали огромную и очень тяжелую для усталой Мариши шубу.
Впрочем, шуба все же была превосходной: густо-коричневый, с серебряной искоркой, мех, из которого она была сшита, казался шелковистой травкой, которую все время хочется гладить.
— Охоту на меня устроили, — жаловалась Мариша. — Просто беда! Шубка-то американская многим поперек дороги стала. Сойкин прямо по пятам ходит: продайте! «Мы вам картошечки, мы вам рыбки…» И, слышь, Александровна, лекарство, сказывает, может такое достать — всю опухоль как рукой снимет! А я ему: «Дудки! За Сереженьку ношу. Потому и дадена шуба да шаль кашемировая, что Сережа, сынок, в могилке стынет…»
Наши обновки Марише не понравились:
— Как на арестантов пошили. Дети же — могли бы и постараться.
— Что ты, Мариша, — возразила бабушка, — и за это спасибо. Пусть хоть теперь свежим воздухом подышат…
Она одергивала на нас матерчатые воротнички пальто, вытаскивала белые нитки наметки.
Мариша не унималась:
— Хоть бы кошку какую пришили. В шею же задувать будет.
— Ой, смотрю я, Маришенька, зазнаваться ты стала, — покачала головой бабушка.
— А чего мне? — в тон ей ответила Мариша. — Вот с ногами бы только полегчало… А так — жить можно.
На другой день она пришла к нам со свертком под мышкой.
— Вот вам воротники, кавалеры! — сказала она, кладя сверток на стол. Бабушка развернула газету и всплеснула руками:
— Сумасшедшая! Такую вещь загубила. Да ей цены нет.
Мариша только посмеивалась:
— Ладно, ладно. Я старая, мне уже из дерева вещь надо. Чего кричишь — детей пугаешь?
— Свой у тебя теперь. Ему бы что сделала…
— И своего не обижу, не беспокойся…
Бабушка долго еще и возмущалась, и благодарила Маришу. Потом села подшивать прекрасную доху, превращенную Маришей в коротенькую жакетку.
…И вот мы с Петькой интернатцы. Такие же, как Левка Сидор. Он самый старший в группе, над всеми командует.
Едва мы появились в интернате, он подошел ко мне и спросил:
— Ты
Я ничего не ответил. Он толкнул меня плечом:
— Ну?
— Ну за вилы… — сказал я нерешительно.
— За фашистские могилы, — засмеялся Сидор. — Ребя, смотрите, он за фашистские могилы!
Все, кроме Петьки, поглядели на меня с явным презрением.
Сидор обратился к брату:
— А ты за вилы или за грабли?
— За грабли.
— За советские сабли! — обрадовался мальчишка. — Молодчик! А это твой брат?
— Ты к нему лучше не лезь, — грозно предупредил Петька.
— Ладно, — согласился Сидор, — не буду. Только он, дурак, за вилы.
Левка пошарил по карманам и протянул Петьке брусочек пластилина со вставленным посредине стеклышком:
— Зырь, блескоглаз это называется. Сам сделал. Надо? Я тебе потом еще Нухимова дам — марка такая. Ты марки копишь?
Сидор верховодил и в столовой.
Поставили на стол хлебницу, и он, перерыв все куски, выбрал себе самую поджаристую горбушку.
— Сидоров, — сказала воспитательница, — оставь хлеб в покое. Сколько раз я говорила, чтоб не брали хлеб, пока не принесут первое.
Сидор послушно положил хлеб, но едва воспитательница отвернулась, послюнявил палец и приложил к облюбованной горбушке.
— Я грибом болел. Кто возьмет, тот сразу заразится.
И другие ребята вслед за ним смачивали пальцы и прикасались к хлебу:
— У меня свинка была.
— Ж-жаалтуха…
— Корь…
— Тоже корь…
— Корь не заразная!
— Сам ты не заразный!
— А ты девичий пастух.
— Ребя, свеклу несут! Налетай, подешевело!
— На фиг!
— Дети, ведите себя прилично!
После завтрака мы пошли на прогулку. Сидор взял за руку Петьку, а меня Елизавета Ивановна поставила с одной маленькой, тихой девочкой.
Я боялся, что и меня будут дразнить девичьим пастухом, и не разговаривал с нею. Она тоже молча шла рядом и только потирала свободной рукой носик. И если бы она не поскользнулась, переходя площадь, и не повисла на моей руке, я бы, наверное, совсем про нее забыл.
— Тише ты, — буркнул я попутчице и искоса посмотрел на нее.
Я увидел забрызганную веснушками щеку, покрасневший кончик носа и клочья жалкого воротника, на который уже нападали пушистые снежинки.
— Чо ты ешь? — спросил я, потому что веснущатая щека девочки была выгнута чем-то круглым.
— Пуговичу, — несмело ответила девочка, и, пока она отвечала, пуговица выскользнула изо рта и упала в снег. Девочка поспешно нагнулась за ней и вместе с кусочком снега отправила в рот.
— Военная пуговича, — похвасталась она, на всякий случай заслоняя губы рукавичкой.