Жена башмачника
Шрифт:
– Мама, ты никогда больше не будешь одна. Я поселю тебя рядом со мной, и мы будем видеться очень часто, – пообещал Эдуардо.
Катерина села на диван, попросила сыновей сесть рядом, взяла их за руки.
– У нас с Эдуардо впереди много лет, которые мы проведем вместе. А у тебя, Чиро, я прошу прощения. Мы потеряли целую жизнь. И это моя вина. Повсюду я вижу сильных женщин, у некоторых по шесть, семь детей, и я поражаюсь им. Я же оказалась слабой. Но я знала, что в монастыре сестры станут учить вас, разовьют ваши таланты, как сделала бы я сама, найдись у меня силы. Однако
В тот вечер братья Ладзари и их мать ели на ужин касуэлу, тушеную свинину с луком, капустой, сельдереем и морковью в густом бульоне, подававшуюся со свежим хлебом. Чиро показал матери фотографии Антонио и Энцы. Рассказал о подруге жены, Лауре, которая работала в Метрополитен-опера, и о том, что они с Энцей близки как сестры. О малыше Генри он тоже рассказал.
Но когда мать спросила Чиро о его собственном здоровье, у него не хватило духу сообщить, что умирает. Пусть уж это сделает брат, священник. Чиро хотел, чтобы этот вечер для его матери стал вечером чистого счастья.
Чиро лег на кровати, Эдуардо, как в детстве, устроился рядом на полу. И неважно, что они были уже не мальчиками, а зрелыми мужчинами. Близость, служившая им утешением, никуда не исчезла.
– Эдуардо, что думаешь о маме?
– Если она осознает, что сделала, то просто этого не выдержит.
– Но она кажется такой разумной!
– Она такая и есть. Так она пытается доказать нам, что сильная.
– Мама даже не заплакала, когда смотрела на рисунок с папиного надгробия.
– Она все еще на него сердится.
– Это мы должны на нее сердиться.
– Чиро, какой теперь в этом толк?
– Я тосковал по ней.
– Я тоже. Повзрослев, мы могли бы найти ее, но судьба распорядилась иначе, тебя отослали из страны, а я поступил в семинарию. Пойми, ее сердце словно оледенело. Чиро, она нуждается в любви. Как и все мы.
Чиро кивнул. Теперь он понимал мать. Видимость, маска – вот что всегда помогало ей держаться. Внешне она разумная и сильная женщина, но что внутри…
В соседней келье Катерина расчесывала волосы. По лицу ее текли больше не сдерживаемые слезы – она оплакивала потерянное за минувшие долгие годы. Она и вправду верила, что чужие люди вырастят сыновей лучше нее. Думала, что Церковь может все, а бедная вдова без связей – ничего. Расчесав волосы – сто размеренных движений, – Катерина спрятала щетку в саквояж. Этой ночью она не спала, не читала. Она мерила шагами келью в ожидании утра, которое непременно вразумит ее, что сказать мальчикам, которых она бросила. Катерина надеялась, что слова придут к ней, что она сумеет объяснить, почему оставила их в монастыре.
Чиро взбил подушку, ноги укрыл одеялом. Он лежал на боку, как в юности, когда они с братом вели полночные беседы.
– Ты сказал ей обо мне?
– Ты должен сделать это сам.
– Эдуардо, ты можешь поверить в мой диагноз? От этой войны одно зло, с ней не связано ничего хорошего.
– Не говори так. Ты проявлял храбрость и стойкость.
– Ну да, будь храбрым и стойким или сдохни. И
– Никто не знает, что Господь уготовил для нас.
– В том-то и проблема, брат. Он обо мне вообще не думает. – Чиро не позволил брату возразить, продолжил: – Эдуардо, ты хороший человек. Какую бы шляпу ты ни надел, черную биретту [101] священника или шерстяную шапку фермера, в моих глазах ты лучше всех. Для меня важно не во что ты веришь, а кем ты являешься. Я всегда тобой восхищался. Ты порядочный, ты сильный, и это человеческие черты, к вере они не имеют отношения. Но не пытайся меня убедить, будто Бог знает о моем существовании.
101
Четырехугольная шапочка с помпоном посередине, традиционный головной убор католических священнослужителей, отличается цветом в зависимости от сана.
Эдуардо спорить не стал. С улыбкой он поднял руки в жесте, каким священники обычно благословляют паству.
– Расскажи мне о сыне.
– Он лучший на свете. Настоящий сын своей матери. Очень разумный. Женщины его точно не погубят.
– А что со спортом?
– Блестящие успехи. Он словно танцует. Но при этом так спокоен, даже в пылу борьбы. Тренеры хвалят. И знаешь, он всегда полон достоинства, даже в игре.
– А Энца? Расскажи о моей сестре, как она?
– Знаешь, зачем Энца хотела, чтобы я поехал в Италию? Она думала – когда придет час тьмы, я увижу наши можжевельники, астры и водопады. Но, закрывая глаза, я всегда вижу ее лицо.
– Ты любишь ее по-настоящему.
– Не знаю, почему она меня любит, но это так.
– Чего ты боишься, Чиро?
– Сейчас?
– Сейчас, через несколько месяцев…
– Когда придет смерть, – добавил Чиро буднично.
– Когда наступит миг твоей смерти.
– Ну, я боюсь, что не захочу уходить. Доктора намекнули, что меня ждут мучительные боли. Но Энца научилась управляться со шприцем, так что она мне поможет справиться. С болью я разберусь. Но что сказать Богу, если не хочешь умирать? Если я хочу вырастить сына, любить жену и дожить до старости?
– Мне так жаль, Чиро. Я бы сделал это за тебя, если бы мог.
– Знаю. – Чиро смахнул слезу. Он никогда не сомневался, что брат мог бы умереть за него.
– Зато ты увидишь лицо Господа раньше меня.
– Ага. Знаю, насколько сильно ты хотел бы меня опередить.
Эдуардо рассмеялся:
– Нет на свете справедливости.
– И то правда.
– Что я могу для тебя сделать?
– Надеюсь, когда-нибудь ты покажешь моему сыну наши горы. Хочу, чтобы он узнал эти дороги, бродил по этим тропам, владел этими склонами, как когда-то мы. И надеюсь, ты поможешь ему обрести Бога, пусть его отец этого и не смог.