Шрифт:
«К чему обычно готовят девочку? К домашней работе. Помните, набор „Юная хозяйка“? А зачем мне быть привлекательной и соблазнять. Может, поэтому я думаю, что, когда выйду замуж, мне придётся заниматься домашней работой? Может, поэтому я туда и не особо стремлюсь? Мама всегда говорила, ну если ты не научишься пол мыть, кто тебя замуж возьмёт, вообще. А мама не рассказывала, что пол нужно мыть в очень коротком таком передничке, просто продемонстрировать, что пол собралась мыть. И тогда, я боюсь, что Вам пол вообще мыть не придётся».
Она сидела напротив меня. Красивая и уверенная в себе. Но через мгновение Ира перешла на шёпот и, давя слёзы, произнесла:
– Я не знаю, что происходит, блин… – она говорила сейчас о своей семье, – я просто с ними не общаюсь.
Я набрался смелости и спросил:
– А как было раньше?
– А раньше это было как обязательство. Я должна присутствовать на всех праздниках, я должна быть такой, какой они меня себе представляют. Я должна была делать то, что они хотят от меня получить. То есть, ну… как марионетка.
Я не прерывал её интервью. Зажав в себе журналиста, я хотел дать возможность Ире высказаться. А она, казалось, вообще перестала воспринимать меня и камеру.
– Раньше было так, что я обычно для них делала всё бесплатно. Начиная от причёсок, окрашивания, свадебных причёсок, макияжей. То есть, если какой-то праздник, то они ко мне все приходят стричься. И хотя в семье два парикмахера, и этот парикмахер тоже ко мне приходит стричься. То есть всех стригу я. Всех стригу я. От детей, мужей, жён, всех – бесплатно. Человек двадцать. А где же я, где моя жизнь, мои интересы?
Это была обычная телевизионная съёмка где-то в середине года. Как раз наступило время затишья, и крупные телевизионные каналы решили отправить своих нукеров пастись на вольные хлеба. Снимали в небольшом зале, где раньше располагались дэзы, жилконторы и прочие советские учреждения средней руки. Но с тех пор прошло двадцать лет, возраст почтенный для любого начинания. И я сидел в углу приятного зеркального зала, оборудованного под занятия с девушками, решившими изменить свою жизнь.
Довольно странное для журналиста время и место. Обычно мы тратим своё время на короткие интервью и набор картинок. Вот здесь герой бреется перед тяжёлым днём. Вот он что-то кому-то объясняет, здесь напряжённо курит и сидит за столом. Если убрать звук, то всё это – набор случайно склеенных живых картинок. Звук в нашем деле делает за нас всю работу. Если посмотреть на это с высоты, то телевизионщики похожи на муравьёв, которые копошатся и тащат к муравейнику всякую требуху, которую, приодев и подкрасив, сдают потом остальным жителям леса под видом чего-то важного.
Но в этот раз это больше походило на расслабленный отдых. Я решил, что никто не будет вмешиваться в происходящее. Никто не будет останавливать ведущего, говорить «давайте сделаем дубль». Единственное, с чем мне пришлось согласиться, это звук. Эти маленькие капризные чёрные штучки передающих устройств должны были работать абсолютно точно. Сколько раз я ловил себя на мысли, что только что на моих глазах произошло чудо. После бесконечного тремора и потраченных впустую часов я наконец поймал удачу за хвост и снял отличный материал. И сколько раз люди с кислыми серыми лицами в монтажных говорили мне, что звук никуда не годится и вся работа была напрасна. Мы рабы этих
Вторая мысль меня, скорее, напрягала. Зал постепенно стал заполняться молодыми, откровенно красивыми женщинами. И, как всегда в таких случаях, я почувствовал себя немного не в себе. Этакая тайная власть над ситуацией. Двадцать женщин, и все они буду т делать то, что я скажу. Ну, конечно, я не собирался ничего говорить, моя работа – смотреть и подмечать детали, из которых потом сложится действие. И, кроме меня, есть кому сегодня говорить. Но всё же. Я налил себе чаю и почему-то решил, что эта съёмка не будет похожа ни на что, что я делал, чувствовал или о чём думал до этого момента. И вообще, какого чёрта они все здесь собрались, им-то чего ещё не хватает?
Сказать что-то о нём и о ней в двух словах было бы слишком просто. Непросто описать нашу первую встречу, с которой и началась эта история.
Это уже потом, в фильмах и следующих книгах о разных женщинах и их судьбах, об историях счастливых изменений и о банальных драмах, с которыми мне пришлось так или иначе пересекаться в работе и не только… за мною и нашими героинями будет неотступно следовать Алексей, наблюдая и переживая, проживая свои маленькие трагедии и сопереживая тем, с кем ему приходилось общаться на сьемках и в наших проектах, но это всё будет потом… А пока он стоял передо мною и молчал.
Он был телевизионным продюсером и режиссёром. По крайней мере, он так был представлен, и вначале он показался мне никаким. Просто никаким. Средний рост, невзрачный внешний вид и длинные неопрятные волосы, собранные сзади в перетянутый резинкой куцый хвостик. Молчаливый молодой человек, который пришёл снимать документальный фильм о женщинах.
Он говорил мало, скорее, делился имеющейся у него информацией о том, что есть проект, который он готов был бы начать, есть канал и есть финансирование этого проекта, и вроде как всё складывается удачно, но… меня не покидало ощущение какой-то внутренней неуверенности, исходящей от него. Как будто он советовался со мной, стоит ли ему за это браться, а если стоит, то, что мы будем делать, как будто предлагал мне взять на себя руководство всем процессом и им в том числе.
Я задумался…
Вроде бы работа над проектом не представляла каких-либо сложностей, съёмок за многолетнюю практику работы экспертом-психологом на различных телевизионных ток-шоу «про жизнь» было немало, всю телевизионную кухню я знал изнутри, и то, что от меня требовалось, – работать в кадре, как обычно, с группой женщин, которые хотят разобраться в себе и в своих проблемах с мужчинами, не представляло сложности…
Ничего не настораживало, кроме одного.