Жестокие ангелы

Андерсон К. Лерой

— Он сказал, что вы можете помочь мне сбежать отсюда, — прошептал Амеранд.

Это внесло окончательную неразбериху в мои мысли.

— Кто сказал?

— Хамад. До того, как сорвался вниз. Он сказал, что я должен позволить праведникам… вам… вытащить меня отсюда.

— Вы хотите, чтобы я помогла?

«Скажи — да, Амеранд. Просто скажи это. И я смогу немедленно помочь тебе покинуть это место. Я смогу доставить тебя целым и невредимым туда, где никто больше не будет тебя подслушивать, и мы узнаем,

что тебе действительно известно».

— А как насчёт моего отца?

— И его тоже, если захочет. — Я дотронулась до руки Амеранда. Он был слишком молод, чтобы пройти через всё то, что ему пришлось пережить. — Вам не придётся оставаться здесь, Амеранд. Всё, что вы должны сделать, — попросить, и я обязана, согласно Всеобщему пакту о мире, даровать вам убежище.

Он взглянул на мою руку, лежавшую на его рукаве, и я поняла, что совсем не могу прочитать написанное у него на лице. Совсем.

— А моя мать?

Я отступила.

— Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь найти её.

Это почти то же самое, что Лян обещал ему четыре года назад. Амеранд отвернулся от меня и посмотрел на тени. Он так тёр кончики пальцев друг о друга, будто пытался что-то отцарапать с них.

— А Эмилия? — спросил он тихо. — И ей тоже поможете? Если попросит?

Теперь настала моя очередь сомневаться.

— Вы должны узнать кое о чём.

Я рассказала ему о том, как нашла Эмилию в её пустом доме, о нашем беспредметном разговоре и о том, как последовала за ней.

Как увидела её встречу с клерком.

— Нет, — решительно сказал он.

— Простите, Амеранд. Я видела…

— Нет, — повторил он снова, прикрыв рот рукой, сдерживая слова. — Вы могли видеть, как клерк говорил с ней, но он не встречалсяс ней.

— После разговора со мной она пошла прямиком к…

— Нет, — повторил он. — Я не знаю, что произошло. Может, клерки арестовали её семью. Они могли удерживать их, чтобы она хорошо себя вела. — При этой мысли его лицо приняло удручённое выражение, он выглядел так, будто хотел немедленно сбежать.

— Тогда почему она не пошла с клерком? Почему не арестовали и её? Она бы просто так не ушла, если они схватили её мать…

— Я сказал — нет! — Его ладони сжались в кулаки, и в какой-то момент я подумала, что он может поднять на меня руку.

Казалось, и он подумал также. Он отступил. Отвернулся, дрожа, стараясь перевести дух. Он запустил пальцы в свои густые кудрявые волосы. Когда, наконец, он снова повернулся ко мне, смог заговорить только шёпотом:

— Вы не знаете её. Вы не знаете… Вы хотя бы знаете, что с нами произошло? Что произошло с Обливионом?

Я не понимала, к чему он вёл, но собиралась следовать за ним. Я осторожно произнесла:

— Я знаю, Обливиона не стало.

— Его обрекли на смерть. В наказание за

наше бунтарство. В наказание за наше нежелание оставаться тюрьмой. — Когда система в действительности начала распадаться, заключённые стали нападать на стражу. Хотели посмотреть, что произойдёт. Мне было пять, когда я впервые увидел убийство. Это был стражник, и это был первый раз, когда я понял, что стражники — тоже люди. И они могут истечь кровью. Я обрадовался. — После этого стражники начали уезжать, а мы, заключённые, способствовали им. Мы даже позволили некоторым из них завладеть целыми кораблями.

Он ожидал, что я буду шокирована. А я не была. Он — всего лишь дитя, дитя тюрьмы и жестокости. Как он мог не присоединиться к бунтовщикам? Это свойственно человеку.

— Мы объявили о своей независимости. Мы думали… мои родители думали, что мы понадобимся Фортресс. Им понадобилось, чтобы мы работали и своей работой приносили доход. Для этого, в конце концов, нас и использовали. Мы могли заставить их вести переговоры.

Но они отказались. Они были выше этого. Они сказали: отлично, вы будете независимы — и бросили нас.

Поначалу все были в восторге. Свободные. Но очень скоро всё пошло не так. Понимаете, в отличие от Дэзл, на Обливионе не производили продуктов питания, чтобы самостоятельно прокормиться. Глубокие пещеры, в которых устраивались фермы, больше использовались для производства кислорода, чем для производства еды. Пытались создать какую-то свою форму правления, выдавать продукты по карточкам… но мы все слишком долго жили в неволе. Вскоре начался раздел территорий, а когда выпивают всю воду, деревья не растут, а когда не растут деревья…

Он помахал рукой в воздухе.

— Мои родители и кое-кто ещё увидели, что надвигается. Они организовали мятеж. Рискнули своей жизнью и покинули Обливион.

— И прибыли на Дэзл, и были здесь никому не нужны, и им пришлось самим брать необходимое, — закончила я за него.

— Из-за этого Дэзл снова обратилась за поддержкой к Фортресс, но была отвергнута. Её оттолкнули, но существовало преимущество начать с создания собственной экономики и города, в котором люди могли с комфортом устроить свою жизнь и плодотворно трудиться.

А когда мы снова оказались здесь в подчинённом положении, Обливион погиб. Фортресс ничего не предприняла. Просто бросила его умирать. Ни воды, ни растений. Ни растений, ни воздуха.

Амеранд сомкнул ладони.

— Поэтому мы поступаем так, как надо поступить, чтобы выжить. Кланяемся, расшаркиваемся, по дешёвке распродаём своих детей, прямо как уроженцы Дэзл, но мы непредаём друг друга Кровавому роду или клеркам. Ни за что. Мы — последние из детей Обливиона. Мы не забудем, как погасли его огни.