Жестокий век
Шрифт:
Кучулук осадил коня перед мимбаром. Пыль из-под копыт серым облаком покатилась на правоверных. За спиной Кучулука сопели кони его воинов.
Имам, лизнув палец, перевернул страницу Корана, метнул на Кучулука и его воинов настороженно-враждебный взгляд. Уничтожением посевов вокруг Хотана и Кашгара Кучулук принудил мусульман к покорности. Но они тайно и явно уповали на хорезмшаха Мухаммеда… Несколько дней назад Кучулук потребовал от Ала ад-Дина включить в хутбу свое имя. Старый гурхан вознесся в райские сады, слушать песнопение
Имам отложил Коран, поднял к лицу сухие руки.
– О боже! – Слово вырвалось, как вздох. – Сделай вечными основы царства и веры, подними знамена ислама и укрепи столпы неоспоримого шариата, сохраняя державную власть великого, справедливого, великодушного владыки народов, господина султанов, распространителя устоев спокойствия и безопасности, дарителя благодеяний – того, кто дает помощь рабам, больным, того, кому дана помощь от неба, кому дана победа над врагами, кто поддерживает правду, земной мир и веру – халифа Насира, – да сделает аллах, которому слава, вечным его царство в халифате над землей и да увеличит его доброту и благодеяния.
К концу чтения хутбы голос имама набрал силу, он раскатывался над правоверными не смиренной просьбой, а грозным предостережением.
– Я не слышал своего имени, – сказал Кучулук. – Может быть, ты произнес его слишком тихо?
– Твоего имени я не произносил.
– Почему, достойный?
– Законным государем и правителем может быть только тот, чью власть освятил своим соизволением наместник пророка – халиф.
Имам говорил с ним как с учеником медресе, ровным голосом, но из глаз не уходила враждебная настороженность.
– Ваш халиф далеко. Ты, имам, узаконишь мою власть над правоверными.
– Я этого не сделаю.
– Найду другого имама.
– Другой тоже не сделает. Это право принадлежит халифу. Никому более.
– Тогда ты поедешь в Багдад и возвратишься с соизволением халифа.
– Я не поеду в Багдад. И халиф не даст тебе своего соизволения.
– Зачем, достойный, упрямишься? Ты видишь, я терпелив. И ты знаешь: я настойчив.
– Мы напрасно тратим время. Правоверными не может править неверный. Ты надел на нас ярмо покорности, но наши души тебе не облачить в одежды лицемерия.
– Я хорошо понял тебя, имам. Правоверные не могут быть подданными неверного. Тогда мне остается одно: обратить подданных в свою веру или веру моей жены, дочери гурхана.
– Твоя вера и вера твоей жены есть заблуждение ума человеческого.
– Ты лжешь, имам! – Кучулук привстал на стременах. – Эй, вы, поклонники пророка Мухаммеда! Слушайте меня, вашего правителя и повелителя. Я утверждаю: ваша вера – обман. За сотни лет до вашего Мухаммеда бог послал на землю Христа. Разве не так? Разве об этом не сказано в чтимой вами книге? Подтверди, имам, если ты честный человек.
Имам молчал, прижимая к груди Коран с
– Молчишь? Да и что ты можешь сказать! Бог один, и ему не для чего отправлять людям одного за другим своих посланцев. Ваш Мухаммед сам себя возвел в пророки. Я спрашиваю вас: если ваш пророк обманщик – кто вы, его последователи? Вы не правоверные, вы легковерные. Пусть любой из вас подойдет и докажет мне, что я говорю неправду.
Мусульмане смотрели на Кучулука с гневом и страхом. Нижняя челюсть у имама отвисла, в сивой бороде темнел провал рта. Такого богохульства он, наверное, в жизни не слышал.
– Сказано: люди – или ученые, или ученики, остальные – невежды и варвары. Да простит тебе аллах твое неведение.
– Вы не хотите спорить? Тем хуже для вас. Вашу лживую веру я запрещаю. Отныне никто не посмеет напяливать на голову чалму, возносить молитвы по Корану. Молитесь, как молятся почитающие Будду или Христа. Замеченный в нарушении моего повеления будет наказан: в дом поселю воинов – кормите и одевайте.
Крики возмущения заглушили его слова. Кучулук выхватил из рук имама Коран, разорвал его, бросил на землю.
– Будь ты проклят! Пусть прах засыплет твой поганый язык! – крикнул имам.
Воины накинулись на толпу. Засвистели плети. Кони сбивали и топтали людей.
Разогнав верующих, Кучулук велел распять имама на дверях медресе.
Крутость устрашила мусульман, но не прибавила, скорее убавила число сторонников Кучулука. И когда к его владениям подошел Джэбэ с двадцатью тысячами воинов, мусульмане не подумали защищать свои города и селения, хуже того – они начали нападать на воинов Кучулука. О сражении с монголами нечего было и думать. Он отступал, и его войско таяло, как снег под жарким солнцем. С ним остались только найманы, но их было слишком мало…
…Усталые кони медленно поднимались в гору. На безоблачном небе гасли звезды, разгоралась яркая, кроваво-красная заря. Рядом с Кучулуком дремала в седле Тафгач-хатун. Ее маленькие руки вцепились в переднюю луку седла, голова клонилась на грудь. Кучулук потряс ее за плечо.
– Упадешь.
Она встряхнулась, потерла ладонью припухшие глаза, виновато улыбнулась.
– Не могу больше.
– Сейчас остановимся. Наши кони устали больше, чем мы. – Он оглянулся. Воины тащились за ним без всякого порядка, многие дремали. – Нам, кажется, не уйти.
Тафгач-хатун испуганно глянула на него.
– Настигнут?
– Да. Скорей всего – сегодня.
– Может быть, нам покориться?
– Покориться? – Кучулук горько усмехнулся. – Этим мы не спасем ничего. Даже свою жизнь. Я всегда знал, что монголы придут за моей головой. На месте Чингисхана я сделал бы то же самое. Когда меня убьют, хорезмшах порадуется. А ему плакать надо.
– Тебя… убьют? – Тафгач-хатун, кажется, только сейчас поняла до конца грозящую им опасность. – А как же я?