Жестокий век
Шрифт:
– Не думаю, что они убивают и женщин.
Они въехали в узкую, сжатую с обеих сторон крутыми горами долину. По дну ее бежал шумный ручеек. Красные блики зари плясали на стремнине. Кони тянулись к воде. Кучулук спешился, помог сойти с седла Тафгач-хатун.
– Отдыхай. – Он разостлал на берегу ручья чепраки. – Есть хочешь?
Она покачала головой.
Воины, отпустив коней пастись, молчаливые, угрюмые, валились на землю. Вершины гор осветило солнце. На косогоре, заросшем терновником, перекликались птицы. Кучулук хотел было
– Ты спи, хатун, спи, а я поднимусь вон туда. Мне все равно не уснуть.
– Я пойду с тобой.
Косогор был крут. Ноги скользили по траве. Пока поднимались, Тафгач-хатун несколько раз упала, до крови поцарапала правую руку. Солнце быстро поднималось, горы были залиты теплым светом, снизу к вершинам ползли клочья тумана, далеко внизу поблескивала кривая сабля реки.
Тафгач-хатун сидела, уткнув подбородок в колени, смотрела на горы, на полоску реки повлажневшими глазами.
– Неужели мы должны умереть? Я не хочу, Кучулук!
– Я сказал: ты не умрешь.
– Но я не хочу жить без тебя, Кучулук. Что жизнь, если не будет тебя!
– Лучше не думай об этом.
– Знаешь что… Если придет час смерти, убей меня сам. Слышишь? Не смотри на меня так, господин мой! Убей, и я буду счастлива. Только сделай это как-нибудь… чтобы я не видела. – Она заплакала.
Кучулук сел с нею рядом. Она обхватила его руками за шею, мокрым лицом прижалась к щеке, поцеловала.
– Ты сделаешь это? Сделаешь? – Шепот ее звучал страстно, исступленно.
– Сделаю, – выдавил он из себя.
Ему тоже хотелось заплакать.
Она успокоилась, положила голову на его плечо, закрыла глаза. Внизу храпели воины, пофыркивали кони. Над травой порхали белокрылые бабочки.
Дыхание Тафгач-хатун стало ровным, глубоким. Он положил ее на траву, и она что-то сонно пробормотала. Дрема стала подкрадываться и к нему. Он встал, походил, растирая отяжелевшую голову. Внизу, у реки, вспыхнуло облачко пыли, покатилось на гору. Вскоре он увидел всадников. Рысили дозоры, ощупывая всю местность, за ними шло войско.
– Вот и все, – вслух сказал он.
Подошел к Тафгач-хатун. Она спала, подложив под голову ладони. Солнце разрумянило ее щеки, на носу выступали капельки пота, и в каждой горело по горячей искорке. Он вынул нож.
– Прощай, хатун…
Поставил конец ножа на грудь жены, туда, где билось сердце, с силой ударил кулаком по ручке и не оглядываясь побежал к воинам.
Заседлав коней, поскакали вниз, навстречу врагам, навстречу своей гибели.
Битва была недолгой. Монголы и приставшие к ним мусульмане окружили и посекли найманов. Среди павших отыскали, Кучулука. Джэбэ приказал отрубить ему голову, насадить на копье и показать во всех городах. Пусть мусульмане ничего не боятся, молятся своему богу, как молились в прежние времена.
Глава 8
Шагнув в комнату, где по утрам принимал пищу и беседовал с везиром,
Что с ним? Где он, сын ослицы? Резко повернулся на высоких каблуках, шагнул к дверям и лицом к лицу столкнулся с матерью. Она вплыла в комнату в сопровождении векиля Шихаб Салиха и шейха Меджд ад-Дина Багдади. Это было так неожиданно, что он невольно отступил назад.
– Ты, кажется, не рад видеть свою мать?
– Садитесь. – Он указал на подушки, разложенные вокруг дастархана. – Я рад видеть тебя всегда. Но сюда без зова не ходят. – Тяжелым взглядом он посмотрел на векиля и шейха.
Людей более ненавистных, чем эти двое, не было во всем государстве.
По их наущению мать влезает в его дела…
– Матери идут к своим сыновьям по зову сердца. – Не дожидаясь, когда сядет он, мать опустилась на подушки, оправила складки шелкового платья. – Ты ждешь своего везира?
– Жду.
– Сегодня твой везир не придет.
– Что с ним?
– Успокой свое сердце, истерзанное заботами о благе государства. С везиром ничего не случилось. И ничего не случится. У его дома поставлена стража.
Шах бросил быстрый взгляд на дверную стражу – не сменили ли и его телохранителей? И гнев, и неясный страх смешивались в нем. Он ждал, что еще скажет мать, но она молчала.
– Кто и зачем поставил стражу? – раздражение все-таки прорвалось в его голосе.
– Плешивый возбудил недовольство опоры твоего могущества – кыпчакских эмиров. Он стал слишком стар, и жемчужина его ума утонула в луже глупости. Я сочла, что будет благом уберечь тебя и всех нас от этого человека.
Шихаб Салих поглаживал седую бороду, пряча в ней усмешку. Шейх спокойно тянул из чашки чай, ел миндальное пирожное. Эти люди сговорились.
Он ждал, что так оно и будет. Везир не был угоден ни матери, ни имамам, ни кыпчакским эмирам.
– А если я желаю, чтобы везир и впредь был со мной?
– Твое желание свято! – Мать вздохнула. – Но у тебя будет много затруднений. И я не смогу ничем помочь тебе, мой сын. Сердце матери не выдержит этого.
– Хорошо, – буркнул он и, спасая свое лицо, добавил: – Я и сам подумывал о другом везире.
– Достойнейшие из людей государства перед тобой.
Шейх слегка наклонил голову, векиль согнулся почти до земли. Шейх умен и тверд, с ним будет трудно. Если уж выбирать из этих двух, пусть везиром будет Шихаб Салих, этот сын свиньи достаточно хитер, чтобы не перечить ему. Ну, обождите, аллах свидетель, обоим оторву голову…
– Я беру тебя, Шихаб Салих…
– Ты утешил мое сердце! Но это еще не все. – Мать снова вздохнула, однако взгляд черных глаз был остер, жесткие складки желтоватой кожи залегли вокруг маленького, с усохшими губами рта. – Мать твоего сына и моего любимого внука Джалал ад-Дина – туркменка…