Жил-был мент. Записки сыскаря

Раковский Игорь

***

Гореть мне в аду ясным пламенем.

Чугунок

В детстве его звали Копчёный. Ну, он на лицо был такой загорелый. В сыске пятидесятого о/м приклеилось Чугунок. Его побаивались. Он был немногословен. Взгляд у него был тяжёлый. В социалистическую законность не верил. Мы тоже. Но мы её боялись. Чугунок — нет. Мы служили в то Время, когда по телевизору, радио и в газетах говорили, что у нас не Америка. И процент раскрываемости был высок, у нас же не Америка, негров-то нет. Процент скрываемости преступности был ещё выше. За последнее сажали. За первое награждали и повышали. Сыск на земле чумел по-тихому и хотел жить, как вневедомственная охрана, тихо и спокойно. Не получалось. Сыску говорили, что они Элита, а с Элиты и спрос другой. Спрос был такой, что сыскари

пили, не переставая. Это была война, тот кто не пьёт и не курит на войне, тот может начать стрелять по своим. От бессилия. Чугунок пил. И работал. Квартирного вора по кличке «Паша» он задержал личным сыском. Паша блажил о доказательствах и требовал медицину. Получил 10 суток за приставание к гражданам Страны Советов и нецензурную брань в общественном месте. За десять суток он рассказал Чугунку где, когда и как. А осмотр, перешедший в обыск в квартире сожительницы Паши, дал положительные результаты. И Чугунок рискнул. За колбасу, чай, бутылку водки и свиданку с сожительницей Паша взял ещё десяток краж и, махнув рукой по пьяни, распаренный сожительницей, ещё и грабёж. Процент раскрываемости рванул вверх. На суде Паша толково рассказал судье, что он не при делах и предъявил бумажку из тубдиспансера, что он лежал, лечился и воровать не мог по слабости здоровья. Хотя кража одна его (смотрите вещи), а остальные не, не мог, ослаб, а что говорил, так это опер гонит гонево, вы б его видели, такая рожа, а кулаки! Обвинитель сказал следаку в коридоре, что думает об МВД. И Чугунок узнал номер своего уголовного дела от родной Прокуратуры. Дело Чугунка спустили на тормозах. Повезло. У Прокуратуры был свой процент и своя статистика. Плановое хозяйство. Социализм — это учёт. Чугунок сдал форму на Капотне, там были склады ГУВД г. Москвы, и заплатил 20 копеек за утерянный свисток. Квартира у Чугунка была в хрущёбе. Мы теснились на кухне плечом к плечу и закусывали тёщин самогон грибами из банки, горячая картошка румянилась на плите. Похлопывали его по плечу. Чугунок кивал головой и подливал самогон. Мы ушли, а он махал нам вслед.

***

— Ну и хорошо! — суетливо говорила его жена. — Вот у тебя права есть на грузовик. Не пропадёшь. Будешь домой вовремя приходить. Вон, брат соседки хорошо зарабатывает и доволен. Всё устроится.

Она гремела посудой. Тёща глупо улыбалась, глядя в телевизор. Тесть храпел на продавленном диване.

Чугунок курил. Дым тянулся в тёмную ночь, что была за открытой форточкой.

А я

в детстве голубей любил. У папашки голубятня была. Знаешь, как они в небе кувыркаются? Небо синее-синее… И когда садятся, воркуют. Душевная птица голубь. Я для них кукурузу воровал. Один раз чуть сторож не поймал. Знаешь, как я бежал? Братья Знаменские, дети против меня. Чистишь кукурузу, а они хвосты распушат и кругами вокруг тебя. Голубь и потом мне сердце радовал. Для нашего брата архаровца голубь — птица священная. В хате не продохнуть, а прилетит родной, ты ему крошек, а он гордый такой, степенный, клюет их, грудь выпячивает, а потом «фррр» — и улетел. Так бы за ним и рванул бы в ясно небушко. Свобода. Тебе не понять.

Он глубоко затянулся «Примой»:

— Это когда было? При царе Горохе. Во всех СИЗО намордники на окнах.

— Э, начальник, Россия — она страна большая, да и народишко в ней разный. Одни пугалом запуганные, а другие за свободу руку себе перегрызут, а чужому горло.

— Так свободу любишь?

— Чтоб свободу любить, надо у Хозяина побывать.

И блажил он, и блажил, ценя минуты в моём кабинете, где был чёрный горячий чай с сухариками, сухие сигареты, лёгкий ветерок из форточки и стук колёс поездов с Московской Окружной. А я листал его Дело. Первая судимость 1947 года. По малолетке. Последняя 1979. Грабежи и разбои. Сейчас просто БОМЖ, затюканный жизнью и никому не нужный. Растерявший всё, кроме воспоминаний, вечный жилец 101 километра, мечтающий о тёплой зиме в тубдиспансере.

И жалко мне его было. Хотя не сентиментален я вовсе. Но роковое русское всегда над нами… от сумы и от тюрьмы…

За нас и вас

Т. окончил Высшую школу милиции, что на улице Волгина. Загремел на землю сыскарем. Через некоторое время каким-то хитрым образом ушёл опером на Зону. Там платили северные, и были ещё какие-то льготы.

Мы выпили на посошок, и он уехал. В розыске происходит много событий, и в мрачном калейдоскопе его образ потускнел и затерялся. Через два года он появился в конторе. В руках у него был большой сверток, из которого торчал рыбий хвост. Из карманов белого югославского плаща с подстёжкой в клеточку торчали горлышки водочных бутылок. Со спины он был похож на зека, когда оборачивался, то было ясно — мент.

Ввалившись в мой кабинет, он бросил сверток на стол и аккуратно поставил водку, тут же отвесил подзатыльник свидетелю по квартирной краже, ласково сказав:

— Колись, сука, а то нам некогда.

Свидетель, потёртого вида грузчик, сбычился и покраснел. Я разрядил обстановку, разлив водку. Свидетель выпил. Глаза у него стали влажные и добрые.

— Давай подписывай и иди. И помни, если понадобишься, чтоб как Сивка-Бурка был здесь, — жёстко обозначил Т.

— По первому зову, начальник, по первому зову.

Дверь за ним тихонько закрылась.

— Ну, а мы по вечному зову, — произнёс Юра, наливая по второй.

Мы курили, закусывали рыбой, которую Т. ловко полосовал острым ножом с наборной рукоятью, он отрезал щедрые куски чёрного хлеба, бережно прижимая буханку к груди, рассказывал о природе, злой мошке, разводил в сторону руки, хвастаясь своей рыбацкой удачей. Потом подтянулись ребята, и мы переместились в лесопосадку около Окружной. Было прохладно. Через дорогу был магазин. Стало жарко. Т. обещал всех устроить операми на зону, а если вдруг загонят в Нижний Тагил, то намекал на связи там, и что дачку он обеспечит. Все дружно сплюнули через левое плечо. Мрачно выпили. Юра красивым голосом запел:

— Шёл крупный снег и падал на ресницы вам,

Вы Северным Сияньем увлеклись.

Я подошёл к вам и подал руку,

Вы, встрепенувшись, поднялись.

Встрепенулась и очередь у магазина. Он закрывался.

Юра мечтательно протянул:

— А хорошо-то в городе как! Баб полно, как на женской зоне. Подходи и бери за не хочу.

Я поймал Т. такси. Он старательно помахал мне рукой из окошка и прокричал:

— Приезжайте к нам на Колыму!

Таксист хмыкнул и дал по газам.

***

Ходили слухи, что Т., будучи в отпуске, пьяным утонул в Чёрном море, что пошёл за водкой в соседний посёлок, заблудился и замёрз, что на зоне был бунт, и зеки замочили кума. Но это были только слухи. Я его разыскал и позвонил. Выяснилось, что он вышел на пенсию в чине подполковника, имеет дачу, любящую жену, и у него скоро будет внук, а может, внучка. Узнав, что я в Израиле, он долго ржал. Потом заинтересовано спросил:

— А зоны у вас есть?

И обещал помочь, если отправят, а уж насчёт дачки велел не беспокоится. Я привычно сплюнул через левое плечо.

Мы попрощались, договорившись тяпнуть по маленькой за тех, кто в армии, в милиции и на зоне. Что я и сделал.

***

Про девушку

Дежурный по Конторе капитан милиции Боря Рогожин заканчивал суточное дежурство. Лениво смахивал с пульта убитых за ночь мух. Шевелил большим пальцем левой ноги в дырявом носке. Из открытого окна в дежурку влетал запах цветущих лип. Снизу, из красного уголка, доносилось бухтение ответственного по Конторе, образно доносящего до ППСников вечные ЧТО ГДЕ КОГДА. Потом голос ответственного, что есть такая штука СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ЗАКОННОСТЬ. Боря улыбался и поигрывал ключами от оружейки. Скоро конец смены. Его бутылка «Жигулёвского» тихо охлаждалась в холодильнике старшины Конторы. Постовой дядя Коля покуривал «Приму» и щурился на магазин «Овощи Фрукты». Туда вечером завезли плодово-ягодное в тяжёлых, темного стекла бутылках. Близился конец квартала и Света — директор вышибла это, с позволения сказать, вино в Райпи-

щеторге.

Всю эту идиллию испортили козлы на «Москвиче». На борту которого синим по жёлтому было написано ПМГ. Из машины выкатился сержант и галантно открыл дверцу. Дверь заскрипела, но открылась. Дядя Коля стряхнул пепел на брюки, Рогожин нервно закурил. Из машины вышла девушка. Ноги у неё были длинные. Там, где начиналась неясность, то начинался слегка потёртый милицейский бушлат. ППСники подхватили девушку под локоточки и бережно ввели в Дежурную Часть 50 0/милиции. Дядя Коля неожиданно для себя сказал: