Жил-был мент. Записки сыскаря

Раковский Игорь

— Мы не расписаны, — быстро сказал Гена.

И мы пошли по кабинетам. Бумажки писать. Красные рожи. У некоторых руки в наколках, но у всех мозоли от этой писанины. А Крокодил пиво поставил. Водку пришлось купить на свои. Сами знаете… пиво без водки элиту губит.

Про девочку

Нас дежурный по конторе послал. На вызов. Потому как жена мужа била. Или наоборот. Но смертным боем. Так сказали соседи по 02. Около хрущёвки, серомутного домика с облупленной подъездной дверью, на покосившейся лавочке сидели бабульки. При виде нас они хором Пятницкого сказали:

— Вас только за смертью посылать.

Скорая помощь,

гукнув сиреной, присоединилась к нашему «Луноходу». Запыхавшийся участковый рыкнул на бабулек. Они поджали губы и перестали выплёвывать шелуху от семечек на асфальт. И мы пошли. На пятый этаж. Дверь была открыта. Кровь была на полу, обоях. На потолке не было. На кухне сидела девочка. Худощавая. И ела кашу большой ложкой. Я ей помахал рукой. Она сердито взглянула на меня и мотнула головой.

— А где мама?

Девочка слезла с табуретки и открыла дверь в ванную. В ванной на полу лежала мама, подогнув ноги. Волосы были в крови. Рядом растеклась тёмная лужица. Труп.

— А папа?

Девочка пожала плечами и попросила зажечь газ. Объяснив, что газ не разрешает зажигать мама. А ей, девочке, хочется чаю. Через полчаса пришла инспекторша из детской комнаты милиции. Потом девочкина тётя, потом следователь прокуратуры с экспертом. Служивый народ всё шёл и шёл. Он заполнил всю малогабаритную квартиру. Кто-то курил, кто-то жевал бутерброд. Кто-то писал. Кто-то отдавал команды. Кто-то их исполнял. Девочка сидела у окна и рисовала. На рисунке был лес, избушка и река. Из трубы домика вился

дымок.

— А где люди?

— Они умерли, — серьёзно сказала девочка и попросила ещё чаю. Её тётя рылась в шкафу. Откладывала какие-то вещи.

Я заварил чай. Нашёл засохшее печенье, намазал его остатками сгущёнки. Отдал девочке.

— У тебя вкусный чай получается. Хочешь, я тебе море нарисую?

Море было так себе. Девочка согласилась, сказав, что его никогда не видела. Приехала труповозка. Маму девочки унесли на одеяле, попутно сперев комплект постельного белья. Тетя девочки объявила об этом визгливо и громко.

Папа пришёл сам. В рваной голубой майке, трениках с пузырями на коленях и в тапочках. В правом тапке была дырка, и из неё торчал палец с жёлтым заскорузлым ногтём.

— Бес попутал, — он развёл руками и виновато улыбнулся щербатым ртом.

Девочку отправили в приёмник-распределитель, что на Алтуфьевке. Она протянула мне свои рисунки. И попросила чистой бумаги. Я отдал всё, что было в моей папке. Она свернула листы в трубочку и, подгоняемая толстой инспекторшей, пошла к машине. Линялое платье, две тонкие косички. Серьёзный взгляд. 7 лет. Первый класс. Осень.

Потом пошёл дождик. А у нас был ещё вызов. А потом ещё… И это долбаное дежурство никак не кончалось…

Лобок

Вообще с утра было тихо. Лобок, он же инспектор УР 50 о/милиции лейтенант милиции Лобков Игорь Валентинович, успел опросить пару БОМЖей на предмет им с похмелья не ясный, выехать на пару происшествий по поводу пропажи колёс с автомобилей, тихо стучал по клавишам пишущей машинки «Ядрань», печатая Постаноновление об отказе в возбуждении уголовного дела. Дело было плёвое, но подсудное за сокрытие. Под суд Лобок не хотел, вот и печатал. Сволочь, внутренний телефон зазвонил, когда Лобок изящно обошёл всякие юридические коллизии и резал правду матку в Постановлении.

— Давай ноги в руки. На Лихоборке труп всплыл.

Труп, который всплывает весной, не самое красивое зрелище. Не подводная лодка, прямо скажем. А бедолаге сыщику тушку трупа надо

вытащить на берег, чтоб повреждений тканей особых не было. И Лобок, проклиная тот день, когда в конце 70-х поддался на призыв уйти из инженеров в менты, черпая туфлями воду, притягивал к берегу труп. Его руки покраснели, как гусиные лапки, но он, разогнав добрыми словами толпу очевидцев, уселся писать протокол осмотра. И понятые, вытягивая лебединые шеи подтвердили: видимых повреждений нет. Лобок вызвал скорую и перевозку. Скорая появилась мгновенно. Два ангела влили в мензурку спирт, и лейтенант торжественно выпил. Занюхав рукавом. И покашлял. Справку о том, что труп мертвее всех, живых спрятал в карман. Перевозка не ехала. Потом приехала. Два Оба На схватили труп за руки за ноги и запулили в чрево перевозки. Лобок поплёлся в контору. Там выяснилось, что ксива вымокла в воде и козырять ей Здрасти Уголовный Розыск! нет возможности. Пришлось на листе бумаги напечатать ВРЕМЕННОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ и проч. Приклеить фотографию и в канцелярии шлёпнуть печать. Над Начальник Железнодорожного РУВД полковник милиции Карпов, поставить врио и замысловато расписаться. Потом был труп БОМЖа на Окружной, который таскали туда-сюда, пока не озверели. И сыщик из ЛОМа принёс бутылку водки и сказал, что у нас 22, мы, братуха, не можем. И трупешник запулили Тимирязевцам, зная что те до утра не расчухают. И Лобку по окончанию дежурства было влом ехать домой, в Истру, и он остался в ЛОМе, где ему из братских сыщицких чувств подсунули весёлую железнодорожницу в сером мундирчике, который она тут же сняла, застенчиво сказав, что лифчик у неё из Польши. И Лобок погрузится в забытье, которого ему не хватало.

Утром он пил чай, ел печенюшки, покуривал, глядя в немытое окно служебного купе на суету железнодорожников. Железнодорожница посматривала на него весело и поглаживала ладошкой простыню. Лобок курил и тёр морду лица.

Он чмокнул железнодорожницу в щёчку, от неё пахнуло домом и уютом, а он, путаясь в стрелках, рельсах и шпалах, побрёл в родную Контору.

— Господи, уехать бы к чёртовой матери подальше от этой Земли, — думалось ему.

Бог промолчал. Наверное, он обиделся за маму.

Нью-Йоркская полиция

по-русски

Самое поганое дежурство в розыске на первое января. С утра тишина, народ спит… Сам страдаешь от похмелья и недосыпа. Потом народ просыпается… Правильно! Опохмеляется. И ты теперь узнаешь, что такое настоящая головная боль.

Горячий чай с мёдом и лимоном остался недопитым.

— Там на втором этаже, эти по****ушки жмутся к батарее, — у дворника вид был помятый, но, опираясь на лопату, он старался быть стройным. У него плохо получалось. Вернее, не получалось совсем.

Женщина в комбинации и девочка лет 12 в ночнушке переминались с ноги на ногу. На две пары ног у них была одна пара тапочек.

— Вы осторожней! У него топор, — женщина выглядела усталой и равнодушной.

Девочка развела руки и, хмуро посмотрев на меня, сказала:

— Большой.

Вздохнула, сделала паузу, выдохнула:

— Острый.

— Ты только в спину мне с дуру не шмальни! — предупредил я сержантика.

Он сглотнул слюну и вытащил из кобуры ПМ.

Просмотренный недавно фильм про американскую полицию сыграл со мною злую шутку. С похмелья меня коротнуло. И, снеся хлипкую дверь с накладным замком, я заорал: