Житие маррана
Шрифт:
Приятель Севильи носил синюю фетровую шляпу, которую не снимал ни днем ни ночью, даже мылся в ней. «Лысины своей стесняюсь», — посмеивался он. Во рту у Чавеса недоставало нижних резцов, так что при разговоре язык то и дело высовывался наружу. Впрочем, люди быстро переставали замечать этот досадный недостаток, очарованные шумным дружелюбием дона Гаспара. Вот и сейчас он встретил гостей ликующими воплями, слышными на весь квартал. Девочек расцеловал, а Франсиско и Лоренсо предложил жить в его доме сколько душе угодно.
— Вам, наверное,
— Да, конечно, — ответил Лоренсо.
— Великолепное празднество в честь Господа и церкви, на радость добрым христианам! — высокопарно воскликнул Чавес, и язык его игриво выглянул изо рта.
Оставшись с Севильей наедине, Франсиско спросил:
— А вы с нашим хозяином давно знакомы?
— С Гаспаром-то? Дай-ка вспомнить… Сколько сейчас твоему брату Диего? Лет двадцать восемь, наверное.
— Да, где-то так.
— Значит, тридцать лет назад мы с Гаспаром Чавесом и подружились. Много воды с тех пор утекло, правда?
— Вы познакомились в Куско?
— Тут неподалеку, в горах. Твой отец был свидетелем нашей первой встречи.
— Расскажите! Пожалуйста.
— Интересно тебе? — Севилья улыбнулся, заговорщически подмигнул и положил руки юноше на плечо. — Мало кто знает, что настоящая фамилия моего приятеля вполне созвучна той, которую он носит сейчас, и происходит от слова «шабат», «суббота».
— Так дон Гаспар — еврей?
— Тс-с-с! Для всех этот милый человек — добрый христианин. Стал бы он иначе так расхваливать Божий праздник?
Франсиско недоверчиво покосился на собеседника.
— Ходит к мессе, — стал загибать пальцы Севилья, — исповедуется, таскает статуи святых во время процессий, делает щедрые пожертвования монастырям. Словом, старается как может.
Мастерская Гаспара Чавеса занимала несколько домов, связанных лабиринтом двориков, задворков, галерей и крытых переходов, в которых нанятые метисы и индейцы спокойно могли ткать даже в дождь. Станки не останавливались никогда. Зимой между ними для обогрева ставили железные печурки.
Оказалось, что в мастерской трудились не только наемные ткачи или рабы. Местные власти по договоренности с ремесленниками направляли к ним отбывать наказание воров и прочих преступников, заодно снимая с себя бремя расходов на их содержание и охрану. На ноги арестантам надевали кандалы, но тех, кто вел себя примерно, кормили лучше, а могли и вовсе расковать.
Между станками бродили слуги с метлами и ведрами. Они мыли полы и посыпали их золой, чтобы запах шерсти и мочи[45] не слишком бил в нос. Но ни вода, ни другие средства не в силах были вытравить тяжелый дух затаенной ярости, въевшийся в катушки, иглы, чаны с красителями и готовые ткани. Скоро, скоро эта ярость выплеснется наружу, захлестнет все вице-королевство.
Тем временем приготовления к Божьему празднику, которые начались загодя, шли полным ходом. В церквях служили молебны, то и дело
Хосе Яру места себе не находил: надо было вручить уака вождю Матео Поме, а тот как назло уехал в Гуамангу, хотя говорили, что к празднику обещал непременно вернуться. Ох, не к добру это, не к добру.
К главной площади Куско стягивался народ. По улицам змеились нескончаемые процессии под разноцветными хоругвями. Вот зазвонили колокола, и все пали на колени. Началось шествие монашеских орденов: впереди доминиканцы, потом мерседарии, францисканцы, иезуиты, августинцы и женские обители — каждое братство со своими штандартами. За ними вышагивали инквизиторы, держа в руках ярко пылающие свечи. За духовенством шли члены городского совета и местная знать в парадных одеждах. Замыкали процессию спесивые идальго. Грянул праздник.
Колокольный звон прорвал завесу облаков, и солнце озарило фасад собора. О, славный миг: из дверей показался сам епископ в сияющей митре и нарядной ризе, с дарохранительницей в руках. Священники и почетные жители Куско держали над его преосвященством полог. Был среди них и Гаспар Чавес — лицо серьезное, лысина сверкает: синюю шляпу по такому случаю пришлось снять. Служки усердно махали кадилами в такт шагам, а с балконов на проходящих бросали цветы и брызгали ароматической водой. Время от времени епископ останавливался, и тогда все преклоняли колени пред святыми дарами. Над головами верующих плыли литании.
Однако впереди была вторая часть празднества, совсем не похожая на первую. Сперва следовало отдать дань святости и насладиться благолепием, а потом уж пускаться во все тяжкие. Чинно ступая, епископ возвратился в собор, дарохранительницу убрали, полог свернули, кресты водворили на место.
В полном смятении Хосе Яру высматривал в толпе Матео Пому. Утром дух-уака снова подал голос и предупредил, что, если немедленно не вселится в тело вождя, произойдет нечто ужасное. В наказание за нерасторопность он скрутил ноги индейца судорогой, угрожая вовсе переломать их.
Севилья, который не раз бывал в Куско и уже видел Божий праздник, сообщил Франсиско, что вот-вот начнется поистине языческое действо.
— С одобрения церкви, между прочим, — проворчал он. — В основе всего этого лежат местные ритуалы, а процессии и все такое — лишь красивая обертка. Нелепая уступка индейцам в попытке «спасти их грешные души». Сейчас сам увидишь.
На площадь хлынула необузданная, вопящая толпа жителей предместий. Среди идальго, знатных господ и священников затесались индейские танцоры, увешанные разноцветными бусами и блестящими пластинами, закутанные в яркие накидки. Люди охотно расступались перед ними, предвкушая настоящее веселье.