Житие маррана
Шрифт:
— Что там?
— А там уезжай отсюда куда-нибудь. Где под тебя не будут подкапываться.
— Разве есть на свете такие места? — поморщился Франсиско.
— Лима — это сущий вертеп, сам видишь.
— Так тебе уж и столица надоела?
Лоренсо стиснул приятелю локоть.
— В ту ночь, когда мы ждали Спилберга, тебе несподручно было даже копье держать. Так вот поверь, подозрения и клевета еще тяжелее. У нас тут интриган на интригане.
— Ко мне подобраться трудно. Я ни во что не лезу.
— Кому-нибудь другому сказки рассказывай. Я тебе зла не желаю, зато вот эти… — Лоренсо обвел таверну недобрым взглядом. — Те, что сейчас с нами пьют, завтра с удовольствием поднимут чарку за твой арест.
—
— О португальцах плетут жуткие вещи. Мол, все они как один предатели, марраны и Спилберга в Кальяо зазвали.
Франсиско залпом осушил кружку.
— И куда прикажешь деваться? — нахмурился он. — Обратно в Кордову?
— Соскучился?
— Нет.
— Вот и я о чем.
— В Панаму? В Мехико? В Картахену? Может, в Мадрид?
— Не спеши, еще есть время подумать.
— Да найдется ли на свете такое место? Блаженная Аркадия? Может, ты знаешь?
Лоренсо сжал губы и сочувственно похлопал Франсиско по плечу.
— Где-нибудь да найдется.
— Разве что у Плиния…
— Где-где?
— В книге у одного римлянина, который писал о землях, населенных людьми с ногами, вывернутыми назад, и с зубами прямо на животе.
Лоренсо расхохотался.
— Слыхал я, такие водятся на юге, в стане арауканов.
— Выдумки все это!
— Ничего не выдумки. Иезуит Луис де Вальдивия новому вице-королю все уши прожужжал рассказами про Чили. — Лоренсо победно поднял кружку. — Видишь, вот тебе и Аркадия.
Франсиско Мальдонадо да Сильва почувствовал, что на душе посветлело. Может статься, в Чили он наконец сможет дышать полной грудью.
Книга четвертая
ЧИСЛА
Чили, утраченная Аркадия
90
От папы я узнал о медицине куда больше, чем от всех надутых профессоров вместе взятых. Мы перечитывали труды классиков и увлеченно изучали индейские снадобья, которые удивительным образом оказывались иногда весьма эффективными. Папа убедил меня в необходимости тщательно обследовать больного и заносить в дневник изменения в его состоянии. Никогда не забуду, как отец сравнивал тело с храмом. Настоящий врач, говорил он, должен с благоговением относиться к человеческому телу, ибо в нем скрыты непостижимые загадки, разгадать которые не под силу ни одному мудрецу на свете. Между механизмом, состоящим из костей, нервов, мышц и гуморов, и душой, в нем обитающей, существует мистическая связь. Неполадки в работе механизма вызывают душевные расстройства и наоборот. Здания храмов строятся из обычных материалов, а наш организм состоит из тех же веществ, что и организмы животных и стебли растений, однако обладает чем-то, чего животные и растения лишены. Нанести вред этому вместилищу великих тайн — значит осквернить его. И люди, и их тела разные, двух одинаковых не бывает. Сходств, конечно, множество, но и отличий не счесть. Хороший врач должен подмечать сходства, но обязан помнить и об уникальности каждого человека. Тот, кто заботится о поддержании здоровья ближних, возносит благодарственную песнь Господу. Тот же, кто разоряет его насилием и пытками, кощунствует подобно безумцам, которые врываются в храм, опрокидывают алтарь, плюют на пол, рушат стены и приводят в святое место скотину, оскорбляя Творца.
От бесед на медицинские темы мы нередко переходили к разговорам об иудейских обычаях. В частности, отец рассказывал, что писали Филон Александрийский и Маймонид о пищевых запретах, соблюдаемых еврейским народом там, где его не подвергают гонениям. Он обучал меня ивриту: выводил буквы на листках бумаги и тут же сжигал
В пятницу вечером мы начинали радостные приготовления к встрече субботы, тщательно охраняя нашу тайну. Доставали из сундука белую скатерть с застарелым пятном и чистые одежды, для отвода глаз хорошенько их измяв. Готовили жаркое из перепелки, утки или курицы с приправами и гарниром из бобов, лука, оливок и тыквы. На десерт бывали сушеные фрукты или орехи, а то и сладкая бабка. Жилище выглядело как всегда, однако атмосфера в нем царила праздничная. Суббота, не уставал повторять отец, — это царица, которая под звуки арфы приходит в дом каждого иудея, благоухая цветами, вся в шелках и самоцветах. Простые свечи пылают, точно факелы, от них исходит особая сила. Шесть дней в неделю жалкий, всеми гонимый иудей таится и прячется, притворяется, чтобы выжить, но в субботу он превращается в вельможу. Отдыхает и радуется, как сам Господь.
Ворвись в лачугу служитель инквизиции, он не заметил бы ничего особенного: старик и юноша сидят за столом и едят из обычной посуды. На столе лежат открытые книги, но что в этом странного? Однако среди этих будничных декораций происходило торжественное действо, которое начиналось с благословения, произнесенного едва уловимым шепотом, чтобы даже стены, имеющие уши, ничего не слышали. Отец и сын в тихом ликовании наслаждались изысканным пиром и беседовали о заповедях, данных Богом Моисею на горе Синай.
Субботние вечера были исполнены радости — сокровенной, спокойной и светлой. Прежде чем встать из-за стола, папа неизменно напоминал мне, что нельзя забывать кто мы есть. В воскресенье утром мне следовало снова надеть привычную личину. Беречь себя, чтобы храм моего тела не осквернили.
В такие блаженные часы мы рассуждали о том, какое это необычайное преимущество (и какая серьезная обязанность) — внимать непреложному Слову. Его приверженцы, точно властители молнии, пробуждают у людей панический страх и зависть. Евреи усердно изучали Слово с далеких времен книжника Ездры. Чтение Пятикнижия делили на части, по числу недель в году. Однако вызывали к Торе не только священнослужителей, но и простых верующих: подходя к ковчегу, они извлекали священные свитки и нараспев, звучно читали заветные строки.
— Поэтому я и создал ту академию в апельсиновом саду. Учение всегда было страстью нашей семьи.
Мы придумали такую игру: один цитировал наизусть библейский стих, а другой должен был угадать, откуда он. Отец особенно любил Псалмы, а вот мне нравились книги пророков, поскольку в них отражены многие достоинства и слабости человека.
— Только не надо, сынок, повторять мой тяжкий путь, — часто говорил папа.
Он медленно угасал и в последние недели уже не вставал с постели. Болели ноги, но особенно донимала одышка: пытка водой безнадежно повредила легкие. Однажды вечером папа дрожащей рукой погладил парчовый футляр и сказал:
— Этот ключ символизирует надежду на возвращение… А может быть, и нечто большее: просто надежду.
Он поцеловал футляр и вручил его мне. Потом обвел рукой полки, заставленные книгами, на которые уходили его скромные сбережения. Отец разыскивал и покупал сочинения любимых авторов и в конце концов, возместив почти все потери, собрал внушительную библиотеку не хуже той, что разорили после его ареста. Были там труды Гиппократа, Галена, Горация, Плиния, Везалия и Цицерона. Имелись и новые приобретения: «Сокровище истинной хирургии», «Справочник противоядий», «Беседы о лечебных травах и лекарствах Индии», «Десять привилегий беременных женщин»[66], а также медицинский словарь. Рядом стояли трактаты по юриспруденции, истории и христианской теологии, книги о свойствах камней. Особое место занимали литературные произведения, в частности «Комедии» Лопе де Веги.