Живописец смерти
Шрифт:
Уйти некуда — ни справа, ни слева места нет.
Я отчаянно машу руками посреди улицы, взад и вперед, вверх и вниз, надеясь, что водитель заметит меня и остановится.
Но быстро осознаю, что останавливаться водитель не собирается.
Автомобиль катит ко мне.
С тем, чтобы раздавить меня.
Глава 25
Двигатель ревет у меня за спиной, автомобиль прибавляет скорости, фары светят мне в спину. Я бегу по неровной мостовой.
Ближе,
Птица хочет меня убить. Флинт хочет меня убить, чтобы я не заговорила. Очередная дорожная жертва. Они хотят раздавить меня, размазать по мостовой, похоронить.
Еще ближе. Я спотыкаюсь, мне едва удается удержаться на ногах. СКРИ-И-И-И-И-И-И. Мои ноги больше не могут бежать.
Нет времени. Нет времени. Нет времени на крик.
И тут внезапно стена заканчивается. Пустое пространство — вход. Проулок. Я тук тук тук, ку-ку, и отчаянно бросаюсь в темный зев. Автомобиль проскакивает мимо, разминувшись со мной на дюймы — секунды, миллисекунды, — и уносится прочь. Я бегу, тяжело дыша, вне себя от злости, по узкому проулку. Надо мной мерцает серебристое небо.
Останавливаюсь у другого конца проулка, прижимаюсь головой к кирпичной стене, пытаюсь успокоить дыхание. На стене граффити: «ЧЕРТЕНОК», красной и зеленой краской. Впереди я слышу голоса, напрягаюсь. Но это всего лишь двое пожилых мужчин, выходят из неприглядного бара.
Я тук тук тук, ку-ку, по правой ноге и по левой, потом захожу в бар.
В зале густой сумрак, и мне требуется несколько секунд, прежде чем привыкают глаза.
— У вас есть удостоверение личности, юная леди? — спрашивает меня бармен. Его худые жилистые руки покрыты татуировками. На левой — кентавриха с большой грудью в окружении птиц, между их двойных клювов баннеры. На правой — три полярных медведя, один с банкой кока-колы в лапе, как в старых рекламных роликах.
— Нет, я… — Больше сказать ничего не могу, дыхание перехватывает. Я качаю головой три раза, мои кудряшки мотаются из стороны в сторону, лицо заливает краска стыда, я дрожу, полностью в себя еще не пришла. Все-таки едва разминулась со смертью. — Мне просто нужно…
— Извините, но я не могу позволить вам остаться, если вы моложе двадцати одного года. — Он надувает запавшие щеки, легонько постукивает кулаком по стойке, кентавриха с большой грудью танцует. — Не мое правило, но я должен…
— Меня преследовали… я думаю, меня преследовали, — выпаливаю я. Один из клиентов — твидовая кепка, кривые зубы — поворачивается на высоком стуле, чтобы взглянуть на меня. — Мне просто надо позвонить. — Разумеется, мобильника у меня с собой нет — первый раз, когда он мне действительно необходим. — Пожалуйста.
Брови бармена сходятся у переносицы.
— Ты в порядке? — спрашивает он, голос тихий и серьезный. — Какая-то проблема с бойфрендом? Хочешь, чтобы я вызвал копов? —
Другой посетитель, седоволосый, с падающими на глаза веками, большущим животом и ногами-спичками, громко смеется.
— Да. Конечно, они тебя знают, Джой. Конечно, знают. — Он смотрит на меня. — Джой отсидел восемь лет. За вооруженное ограбление. — Он улыбается. Один зуб отсутствует. Правый клык. — Это не секрет, — заверяет он меня, в голосе слышится смех. — Он первым делом всем об этом рассказывает, честное слово. Но он давно вернулся на путь истинный. Я не сказал ничего лишнего, Джо?
Я оглядываюсь. Бар действительно неприглядный. Обшарпанный, грязный, провонявший сигаретным дымом. На зеркале над стойкой название: «У КЛЕМЕНТИНЫ».
Я подхожу к стойке, поближе к Джо, дергаю за обе полы куртки, одновременно считая бутылки бурбона «Кентукки джентльмен», выстроившиеся под зеркалом. Восемнадцать. Мой папа пьет шотландский виски — «Гленливет». Однажды он сказал мне, что по вкусу этот виски напоминает карамель. В итоге, когда он не видел, я отпила из его стакана. С карамелью и рядом не лежало.
— Нет, — отвечаю я очень уж быстро. — Не звоните в полицию. Пожалуйста. Я просто… мне надо позвонить.
Джо приседает, тянется под стойку. Когда встает, у него в руках старый телефонный аппарат с диском. Он осторожно ставит его на конец стойки.
— Валяй, — отходит, берет наполовину опустевшую бутылку «Кентукки джентльмен», наполняет стаканы обоих посетителей.
Я вставляю пальцы в дырочки с цифрами, кручу диск, снова и снова. Жду, затаив дыхание.
Щелчок.
— Алло? — голос отца.
— Мама? — мой голос летит по проводам.
— Ло? — очень резко. Он откашливается. — Пенелопа… что такое? Ты где?
Я прикладываю ладонь к микрофону, стараясь заглушить скрип вращающихся стульев и позвякивание стаканов, которое слышится, когда их ставят на стойку. Вдруг он разозлится, если я ему скажу, и откажется приехать?
— Я заблудилась. Воспользовалась телефоном в баре, — горло сжимается. — Ты сможешь приехать за мной?
Я представляю себе вздувшуюся, пульсирующую вену на его лбу.
— Где ты, Ло?
Я закрываю микрофон рукой, поворачиваюсь к Джо, который смотрит на маленький телевизор, подвешенный в углу. Понедельник, вечер футбола. Кливленд против Чикаго.
— Какой адрес?
— Хайес-стрит, дом сто шесть, — отвечает Джо, не отрывая глаз от экрана.
Я шепчу адрес в трубку, и папа матерится.
— Уже еду.
Щелк.
Бар плохо освещен, рождественская гирлянда, половина лампочек которой перегорели, висит над рядами бутылок со спиртным. Я сижу на вращающемся стуле у стойки и считаю круги, оставленные стаканами: двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, пятнадцать с поло…