ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.
Шрифт:
Вместе с мятежным генералом к австрийцам перебежал и сын депутата Конвента Филиппа Эгалите – бывший молодой герцог Шартрский [83] . Это рикошетом ударило по всей «партии Горы», среди которых находился царственный якобинец, в особенности – по Дантону, столь долго делавшего ставку на Дюмурье и на «красного герцога». Жирондисты, сами до этого неумеренно восхвалявшие командующего Северной армией, не преминули воспользоваться намечавшейся изменой генерала и еще 1 апреля обрушились на Дантона с сокрушительными обвинениями.
83
[83] Будущий
Из «дантониады» жирондистов не получилось ничего. Комиссия, назначенная для расследований дела Дантона, так и не приступила к исполнению своих обязанностей. Потому что в тот день, прорвавшийся к трибуне «великий оратор предместий» легко переиграл партию «государственных людей» – при поддержке суфлирующего с места Марата на корню разбил все обвинения жирондистов и сам разоблачил их как скрытых роялистов, изменников, интриганов и, конечно же, как «сообщников Дюмурье». Шея Дантона была спасена. Что еще важнее – убежденные в гибельности прежней политики, большинство Конвента согласилось на реорганизацию высших правительственных учреждений. 4 апреля Конвент взял на себя непосредственное управление армиями через Комитет общественного спасения, созданный на базе Комитета обороны.
Но и жирондистов «дантониада» заставила понять истинную роль Марата, неважного оратора, объединившегося для их разгрома с оратором великим. Поэтому, когда стало известно об измене Дюмурье, они немедленно попытались воспользоваться смятением в умах, чтобы сокрушить, наконец, ненавистного Друга народа, не имевшего твердой поддержки в Конвенте. Понятно, что вслед за Маратом вновь наступила бы очередь Дантона (его друг Филипп Красный был арестован 7 апреля), а потом и Робеспьера.
Момент был выбран удачно – более 200 депутатов, в том числе – и большинство монтаньяров, находились в миссиях в департаментах. А поводом для обвинения против Марата, прозвучавшего в стенах Конвента 12 апреля из уст Гюаде, послужил знаменитый адрес якобинцев от 5 апреля, посланный всем провинциальным филиалам клуба, и то ли написанный Другом народа, то ли просто подписанный им как председателем Якобинского клуба. В циркуляре содержалось обращение ко всем патриотам бороться против сообщников Дюмурье, где бы они ни были, и, в частности, потребовать от Конвента лишить депутатских полномочий тех его членов, которые пытались спасти короля.
Зачитанные Гюаде наиболее «кровавые места» скандальной петиции сопровождались оглушительными криками депутатов: «В тюрьму его! В тюрьму! В Аббатство!», возгласом Марата: «Клянусь, что все это – правда!» и, наконец, его презрительной заключительной репликой: «К чему здесь эта пустая болтовня! Вас уверяют в существовании химерического заговора для сокрытия реального заговора против свободы!» Под истерический возглас одного из жирондистов: «Вся Франция обвиняет Марата!» – Конвент большинством голосом (236 против 93) декретировал немедленный арест Друга народа с предложением сформулировать против него обвинительный акт на следующий день.
Презрительная улыбка не сходила с губ Марата. Она кривила его рот и тогда, когда он слушал защитительную речь Дантона, предостерегавшего депутатов против декрета, лишавшего парламентской неприкосновенности одного из депутатов (весьма прозорливое предостережение); и тогда, когда бросив Конвенту последнее: «Я не подчинюсь вашему гнусному декрету! Моя голова еще нужна народу, и я не подставлю ее под топор тирании!» – он направился к выходу из Манежа; и тогда, когда он вернул преградившему ему путь офицеру жандармов декрет о собственном аресте. «Пока на этом декрете не будет подписи министра юстиции и председателя Национального конвента, он не более чем листок бумаги, которым могут подтереться эти господа!» – небрежно мотнув головой на скамьи, где сидели «государственные люди»
Жирондисты были вне себя от ярости. Монтаньяры торжествовали. Сен-Жюст, занятый в тот момент «конституционными» мыслями, был совершенно спокоен. И напрасно – на следующий день разразилась буря.
Зачитанное с трибуны письмо Марата о том, что пока настоящие преступники остаются на свободе, он и не подумает отдаться в руки правосудия («Прежде чем принадлежать Конвенту, я принадлежу отечеству, принадлежу народу, оком которого являюсь!»), только подлило масла в огонь. Монтаньяры, которым не удалось добиться публичного обсуждения письма «ока народа», добились того, чтобы злополучный адрес Якобинского клуба от 5 апреля был зачитан полностью. И вот, когда всем стало ясно, что «контрреволюционный адрес» не более чем революционный призыв к сплочению всех патриотов, разыгралась неожиданная сцена. Вслед за Дюбуа-Крансе, заявившем: «Если этот циркуляр преступен, вы должны декретировать обвинение и против меня, ибо я его полностью одобряю и подписываюсь под ним!», и художником Давидом, первым подавшим пример, на трибуну Конвента поднялись и подписались еще 94 монтаньяра.
Максимилиан Робеспьер, хотя под циркуляром и не подписался (сделал несколько шагов к трибуне и вернулся обратно на свое место), все же достаточно резко выступил против голосования в отсутствие обвиняемого. Его не послушали, так же как не послушали и Шарлье, предлагавшего отложить голосование по декрету. Поименное голосование по Марату состоялось.
История, как известно, всякий раз повторяется, только уже не в виде трагедии, а в виде комедии. Только два раза Национальный конвент устраивал поименное голосование в своих стенах. Вторым было голосование по Марату. И несмотря на то, что оно тоже закончилось вынесением обвинительного заключения (из 360 голосовавших депутатов 220 высказались за декрет против Марата, и лишь 92 – против при 48 воздержавшихся), по своему результату оно окончилось настоящим фарсом. Особенно если сравнить его с тем первым голосованием от 17 января 1793 года, страшным, трагическим, продолжавшимся 36 часов подряд, голосованием, на котором решилась судьба короля.
…Один за другим они входили на трибуну, и в напряженной тишине зала слышалось только: смерть, смерть, смерть. И хотя за жизнь короля (изгнание, вечную ссылку, каторгу или тюрьму и даже за смерть) было подано фактически столько же голосов, сколько и за его смерть, Сен-Жюст тогда не обращал внимания на эти голоса, он слышал лишь собственный внутренний рефрен своей первой антикоролевской речи, которая теперь повторялась в его ушах: смерть, смерть, смерть…
Других реплик, вроде: «Пожизненное заключение! Вслед за казненным Карлом I идет Кромвель!», «Изгнание! Нам не нужен мертвец, которого превратят в мученика!», «Изгнание! Пусть король займется каким-нибудь полезным ремеслом и в поте лица добывает свой хлеб!» или «Тюремное заключение. Пусть живой призрак как пугало бродит вокруг европейских тронов!», Сен-Жюст почти не улавливал – настолько тихо и неуверенно они звучали в переполненном волнующемся зале.
Эти голоса… «Я – за смерть Людовику Последнему!» – «Смерть! Пролитие человеческой крови отвратительно, но кровь короля – не человеческая кровь!» – «Король полезен только одним – своей смертью. Следовательно – смерть!» – «Смерть без разговоров». – «Смерть! Народ не может быть свободен, пока жив тиран!» – «Смерть! Свобода задыхается, пока дышит этот человек!» – «Если бы смерти не было, для этого случая ее надо было бы выдумать, – смерть!» – «Как можно скорее – смерть! Чем больше мы будем медлить, тем труднее будет его казнить!…» – «От имени человеческого рода оскорбителю человечества королю – смерть!…» Шатонеф-Рандон… Фусседуар… Паганель… Сиейес… Сент-Андре… Лавиконтри… Мийо… Гупильо… Клоотц…