Жизнь, прожитая не зря
Шрифт:
— Раз, короче, Магомеда обидели на свадьбе. Конкретно обидели. А он взял и сжёг все дома в ауле, — изрёк Гаджи.
Все дружно заржали, а Магомед-Расул даже откинулся на спину, похлопывая себя ладонями по бёдрам. Этот был старый дурацкий анекдот, который все слышали множество раз, и оттого смеялись ещё громче.
Наконец, Халил сказал с нетерпением:
— Ладно, хватит ждать. Давайте накатим уже.
— Да, да, давайте, — подхватили остальные с живостью. — А-то пока он дойдёт.
Халил первым подвинулся к скатерти. Остальные чинно расселись рядом.
Первую
— У нас, в Стране гор любят и умеют произносить тосты, — начал он. — На праздниках говорят, на свадьбах. Но я хочу сказать конкретный мужской тост, когда мужчины собираются так же, как сейчас собрались мы. Чтобы отметить что-то, или просто отдохнуть, выпить с друзьями.
Халил сделал небольшую паузу. Горцы, держа налитые стаканы на весу, смотрели на него неотрывно, в упор. Младший чабан, собиравший на скатерть и гордый от того, что его — молодого парня — пригласили в такую компанию, сидел с краю, благоговейно глядя на говорившего.
— Есть в нашем селении такое предание, — продолжал Халил. — Когда-то давно жил там один человек, который очень любил охоту. В любой свободный день он брал ружьё и бродил по горам, чтобы подстрелить тура. И вот однажды ночью приснился ему сон, и какой-то голос ему говорит: «Не ходи больше на охоту. Если не послушаешь и пойдёшь, то сын твой умрёт». Человек проснулся, посмеялся, взял ружьё и пошёл на охоту. Возвращается уже в темноте. Усталый. Убитого тура на спине тащит. Подходит к аулу — а там женский плач, вой стоит. Оказывается, сын его умер. Только что на кладбище отнесли и похоронили.
Халил снова взял паузу, нахмурил брови, придал лицу скорбное выражение.
— Горевал человек долго. Про сон свой вспомнил. Потом время проходит, опять он на охоту собирается. И снова накануне ночью сон видит. И говорит ему голос: «Не ходи на охоту. Если пойдёшь — дочь твоя умрёт». Проснулся человек, думал-думал, что ему делать. Он был страстный охотник, без охоты жить не мог. Два дня держался. На третий не выдержал и пошёл-таки с утра на охоту. Возвращается вечером — видит, дочь его мёртвую из сакли на кладбище несут. Он ружьё, тура убитого на землю уронил. Упал тут же сам, заплакал от горя.
Горевал человек месяц. И сын, и дочь умерли. Одна жена осталась. Наконец, не выдержал и опять на охоту собрался. И опять ему голос во сне говорит: «Пойдёшь на охоту — жена умрёт». Проснулся человек в холодном поту. После этого месяц держался, не ходил на охоту. Даже ружьё в сарай спрятал, чтоб не видеть его лишний раз. Но потом не выдержал и всё-таки пошёл. Думал про себя: «Только посмотрю на туров издалека, а стрелять в них не буду». Но как только он увидел тура, то сразу обо всём забыл. И началась настоящая охота. Вечером к селению подходит, у него руки дрожат, ноги подгибаются. Идёт человек, весь трясётся, вслушивается: не плачут ли женщины в саклях? Возвращается, а жену уже похоронили.
Горцы сидели вокруг притихшие, слушали
— «Ну, всё, — думает человек, — Терять мне больше нечего. Никого у меня не осталось. Пойду опять на охоту». И опять ему сон приснился, в котором голос говорит: «Если пойдёшь на охоту, то твой лучший друг умрёт». Собрал он тогда на утро ружьё, патроны, рюкзак. Сбросил всё это со скалы в пропасть и говорит: «Всё можно начать сначала. Жену другую найти, детей новых родить, дом новый построить. А вот лучшего друга уже не обретёшь».
Халил перевёл дух и обвёл всех тяжёлым взглядов.
— Поэтому выпьем теперь за дружбу. За настоящую мужскую дружбу! — закончил он, возвысив голос.
— За дружбу! За дружбу! — гаркнули хриплые голоса.
Тянули друг к другу руки, чокались, опрокидывали водку в щетинистые рты. Морщили лица, хватали скорее огурцы и жадно хрустели ими. Жевали кусочки остро пахнущего овечьего сыра.
Выпив, все загалдели почти разом. Затараторили. Засмеялись. Молодой чабан радостно смотрел на старших, хлопая своими чёрными, повлажневшими после водки глазами.
Гаирбек с женщинами появились на тропинке как раз в тот момент, когда Казимагомед разливал всем по второй.
— О, идут! — завидев их, воскликнул он.
Сидящие на корточках горцы резко, словно по команде, повернули головы в их сторону.
— В-а-а-а! У-я-я-я-я! — загалдели самые нетерпеливые.
Гаирбек, переваливаясь по-медвежьи, шёл впереди и радостно улыбался. За ним, беспокойно озираясь по сторонам, следовали две женщины.
Та, что шла прямо за Гаирбеком, была немолода, лет за тридцать на вид. Высокая, полноватая, с округлыми бёдрами, она была одета в тёмное просторное платье-балахон до пят, на которое сверху была накинута шерстяная безрукавка. Из-под небрежно накрученного платка на несвежее, прорезанное глубокими морщинами лицо выпадали тёмные пряди.
Вторая — явно моложе, угловатая и худощавая, быстро семенила ногами и вытягивала шею, стремясь разглядеть сидящих на поляне мужчин. Длинный балахон мешковато обвисал на её костлявом теле. Лицо было смуглое, гладкое, почти красивое, только лишь крупный, с горбинкой нос резко выделялся. В её больших, распутно глядящих глазах, мелькал затаённый страх.
Мужчины, увидав их, пришли в восторг, и гортанно взревели.
— А, явились — не запылились, — радостно воскликнул Халил.
Гаирбек, поздоровавшись со всеми за руку, подтолкнул женщин вперёд.
— Э, ты куда пропал? — спрашивали его наперебой.
— Да просто Магомеда — соседа нашего — в пути встретил, поэтому задержались.
— Он их тоже видел? — заметно напрягшись, спросил Халил, кивнув головой в сторону женщин.
— Нет, конечно. Я его ещё издали заметил. Этим сказал сойти с дороги и спрятаться за деревьями.
— Точно не заметил? А то он такой..
— Да нет же, отвечаю.
— Ну, хорошо, — и Халил махнул женщинам рукой. — Э, давайте садитесь. Не стойте так, — заметив, что младшая проститутка продолжает нервно озираться, он добавил повелительно. — Садись-садись, не съедим.