Жизнь с моей сестрой Мадонной

Чикконе Кристофер

В свободный день мы поехали в Иерусалим, где вместе посетили храм Гроба Господня. В католической церкви мы увидели, что каждая ветвь католицизма имеет собственное место. Интенсивность религиозных чувств в Иерусалиме нас просто напугала.

— Каждый хочет получить кусочек этого города, — сказала Мадонна. — Наверное, очень тяжело жить здесь и обрести покой.

Европейская часть турне завершилась 7 октября концертом в Стамбуле, откуда мы вылетели в Америку. С самого первого дня я жил в мире Мадонны, погрузившись в него целиком

и полностью. С ней я мог дать волю своему творческому началу, с ней я посетил разные страны. Только с ней я мог удовлетворить свое стремление к приключениям и вдохновению.

Мы были очень близки, но это не мешало ее привычным отношениям с так называемым «настоящим мужчиной». На сей раз им стал Майкл Грегори. Поскольку я, как всегда это бывало в турне, был одинок, я последовал примеру сестры. У меня сложились близкие платонические отношения с одним танцовщиком. Назовем его Ричардом. От него я получал хотя бы часть той любви и теплоты, что и дома. Наши отношения не были ни сексуальными, ни романтическими и все же были по-настоящему близкими.

Перед лондонской премьерой «The Girlie Show» танцовщики преподнесли мне благодарственные карточки. Я сохранил только одну из них — черно-белую фотографию балетных танцовщиков 30-х годов. Ее подарил мне Ричард. На снимке он написал: «Спасибо за то, что ты был мне другом. Работать с тобой было чудесно. Ты удивительный режиссер. С любовью, Ричард, хх».

Вернувшись из Европы, я провел пару вечеров с Дэнни в нашей нью-йоркской квартире. Поскольку Мадонна собиралась дать здесь только три концерта — два в Мэдисон-сквер-гарден и один в Филадельфии — и отправиться в Азию, я не стал распаковывать багаж.

Концерт в Филадельфии состоялся 19 октября 1993 года. После концерта мы с Мадонной поехали на Манхэттен. Я добрался домой около двух ночи. Дэнни сидел на полу, держа в руках открытку от Ричарда. Достаточно было одного взгляда на него, чтобы понять — у меня неприятности.

Он бросил открытку к моим ногам и обвинил меня в измене. Он потребовал, чтобы я ему во всем признался. Я сказал, что мне не в чем признаваться. Он требовал, чтобы я поклялся в том, что никогда больше не изменю ему. Я отказался клясться, чтобы не стать лжецом — ведь я ему никогда и не изменял. Я рассказал о том, что Ричард был мне всего лишь другом, что я никогда не был влюблен в него.

Дэнни набросился на меня.

— Тебе решать! — сказал он. — Поклянись, что никогда больше не будешь мне изменять, или уходи.

Я был в полной растерянности.

Два часа мы ссорились.

В четыре Дэнни пошел спать.

Я до восхода сидел в кухне на полу и думал, что делать. Хочу ли я и дальше оставаться на этой одинокой маленькой планете в обществе одного только Дэнни и никогда больше не выходить в большой мир? Или я хочу и дальше идти по жизни, быть частью дорогого мне мира, а не смотреть на то, как жизнь проходит стороной?

На рассвете я принял решение. Я схватил чемоданы и отправился в свою студию.

Утром я позвонил Мадонне и рассказал, что случилось. В

нашей семье не было принято говорить о чувствах, и я должен был об этом вспомнить, а не ждать, что она подставит мне плечо, в которое я смогу выплакаться. И все же в глубине души я надеялся на то, что она достаточно хорошо ко мне относится, чтобы проявить сочувствие.

— Не переживай, — сказала она. — Он мне никогда не нравился.

На какую-то минуту я утратил дар речи.

—Не переживай об этом, — продолжала Мадонна. — Все обойдется.

Конец лирике. Назад к работе.

Она не предложила мне приехать к завтраку или сесть рядом в самолете, чтобы поговорить.

Ничего.

Десять лет моей жизни ничего не значили.

В этот момент я особенно остро почувствовал, что рядом со мной нет мамы. Мне не к кому было обратиться, меня никто не понимал. Никто.

И тогда я сосредоточился на работе — и добился успеха. 21 октября мы выступали в Оберн-Хиллс, 23 октября — в Монреале. Оттуда мы отправились в Сан-Хуан на Пуэрто-Рико. Здесь Мадонна выступала 26 октября перед двадцатью шестью тысячами поклонников. Без скандала не обошлось. Мадонна прикрепила пуэрто-риканский флаг к трусикам, что вызвало гнев местных парламентариев. К счастью, мы быстро покинули остров.

Оттуда мы направились в Буэнос-Айрес, потом выступали в Сан-Паулу и Рио, где концерт Мадонны прошел с полным аншлагом. В Мехико Мадонна дала три концерта. Местные религиозные фанатики требовали запретить выступления и выдворить ее из страны, но безуспешно.

17 ноября мы были уже в Австралии. Мадонна выступала в Сиднее, потом в Мельбурне, Брисбене и Аделаиде. К этому времени я почти забыл о своем разрыве с Дэнни.

После Нью-Йорка наша дружба с Ричардом еще более окрепла. Хотя моя профессиональная карьера складывалась чрезвычайно успешно, я остро чувствовал, что с личной жизнью не все в порядке.

Когда мы прилетели в Токио, где пятью концертами завершалось турне, я мог думать только о Дэнни. Хотя Ричард скрашивал мое одиночество, я понимал, что мне предстоит вернуться домой, где Дэнни меня больше не ждет. Я чувствовал, что потерял свою единственную любовь, лучшего мужчину в моей жизни. И это меня убивало.

Я обдумал нашу жизнь с Дэнни и решил, что должен компенсировать ему те годы, что мы провели вместе. Я послал ему почти четверть своих сбережений — пятьдесят тысяч долларов. Эти деньги я откладывал последние пятнадцать лет.

Об этом я рассказал Мадонне и был глубоко тронут, когда она прислала мне длинное, теплое письмо. Она обращалась ко мне: «мой дорогой страдающий брат». Мадонна писала, что была рада узнать, что «нерешительность, сомнения, неспособность справиться с одиночеством и мазохизм — это фамильные черты, и в ее собственной генетической структуре нет ничего необычного».

Мадонна призналась, что не проходит и дня, чтобы она не испытывала таких же чувств. Меня даже удивила ее откровенность.