Зодчий
Шрифт:
Тайный надзор двора… только об этом и думал зодчий сейчас. И удивлялся тому, сколь осторожны и деятельны нынешние юноши и девушки. Наверно, время требует, думалось ему. Тут дело даже не в его дочери, предусмотревшей все опасности, что подстерегают их в пути. Слишком много нынче таких, что ради карьеры, корысти ради не побрезгуют ничем. А виновато в этом время, виноваты чиновники и вельможи, подающие дурной пример. Прежде люди были куда проще, добрее, спокойнее, особенно его сверстники, далекие от хитростей и коварства, люди совестливые, как говорят, с ангелом в душе. А нынешняя молодежь любит вино, азартные игры, и, наверно, причина тому одна — уже забыты сражения и походы: вельможи и военачальники предаются кутежам, разгулу и разврату. Отчасти он был даже доволен тем, что увозит единственную свою дочь и своих учеников из Хорасана, ибо
Сейчас их путь лежал через ровную долину, окруженную холмами. Три арбы быстро продвигались вперед среди безмолвия просторных полей, по узкой, вьющейся змеей дороге. Еще не наступил рассвет, а они уже были далеко от города. И лишь однажды мимо них проскакал отряд нукеров с мечами и луками. Зульфикар незаметно вытащил из-под войлока саблю. Но Бадия показала ему раскрытую ладонь, что означало: «Опасности пока нет». Покажи она кулак, это было бы равносильно приказу: «Готовиться к защите!» Наблюдавший за ними Гаввас ничего не понял и только улыбался во весь рот. Начальник отряда мнимых охотников оглядел всех ехавших на арбе и, сдержанно поклонившись зодчему, проскакал мимо. Масума-бека, не находившая себе места от тревоги, со страхом глянула на мужа и на арбакеша.
— Значит, царевич не обманул нас, я уже давно ждал этих охотников с луками, — обратился вполголоса зодчий к дочери и жене.
— А я все равно не верю, — упрямо проговорила Бадия. — Если у тебя завелся знатный друг, то держи при себе топор, недаром так говорят люди. Ну да ладно, в случае чего сабля брата вот тут, при мне! Она для вас, отец; у меня тоже есть оружие! Не знаю, есть ли нож у арбакеша? Спросите-ка у него во время привала, скажите ему, что есть у нас и булава. Нас ведь тоже немало — целых семеро, и, кроме мамы, все вооружены.
— Что ты говоришь, дочка? — испуганно охнула Масума-бека, глядя на мужа. — Значит, вы опасаетесь нападения?
— Да нет, мама. Просто мы должны быть настороже. Мы — «враги государства». В Хорасане нас на каждом шагу подстерегает опасность. Нас ведь гонят! В ссылку!
— Неверно это, — прервал дочку зодчий, — никакие мы не враги. Государь введен в заблуждение, он поверил наветам подлых людишек и разгневался на нас. Но правда восторжествует, и мы снова займем свое место среди людей. Никто нас не гонит! Царевич предложил нам поехать на моленье, ну а мы предпочли уехать на родину.
— Как можно быть таким простодушным, отец? Такого безгрешного человека, как вы, подло обвинили в несуществующих грехах, убили Низамеддина, наконец, изгнали и мае. Нет, теперь мы враги. Они ведь не глупцы. Все делалось обдуманно. И не нужно заблуждаться, отец, они хотят уничтожить нас, стереть с лица земли. Бросить нас в тюрьму или убить открыто — на это они не решаются, знают, что весь Хорасан поднимется на ноги, и им до скончания света не смыть это кровавое пятно. Поэтому-то нас и изгоняют. Если бы это были не вы, прославленный зодчий, — они не постеснялись бы убить вас.
— Не давай воли языку, дочка! — зодчий с опаской покосился на арбакеша.
— Были бы сейчас живы главари сарбадаров Мав-раназаде, или Калавий, или главарь хуруфитов Фазлуллах, или Харун-ткач, — мечтательно проговорила Бадия. — Я бы пошла за ними. Билась бы не на жизнь, а на смерть, и вот этой саблей Низамеддина отсекла бы голову его величеству. Но хуруфиты оказались слабыми, бессильными. Ахмад Лур промахнулся,
— Прекрати немедленно, — Масума-бека толкнула Бадию и с испугом покосилась на арбакеша: может, аллах уберег, и он ничего не услышал.
Уже давно кончились бескрайние поля и холмистые степи, и к полудню серебряной лентой блеснула река Мургаб. Здесь решили устроить короткий привал. Напоили коней, задали им корм, поели сами и, немного отдохнув, сменили лошадей — впрягли в арбы пристяжных, а уставших за день, сняв с них сбрую, погнали рядом. Так добрались до Мургаба и, не останавливаясь, минуя Оби Кайсар, покатили через Чечекту на Майману. На западе, за грядой холмов, уже вырисовывались вершины гор Банди Туркестан. А еще дальше величественная громада гор Кухисиёх и Кухисаф. В прошлом году они выезжали сюда на празднование весны. Но как то было давно! Теперь вовек не увидеть им этих райских мест, и, кажется, с тех пор прошла целая жизнь.
Масума-бека, пригорюнившись, думала о судьбе мужа и дочери и шептала молитву, прося аллаха спасти их ото всякой напасти.
— Двадцать лет назад, — вдруг печально проговорила она, — когда я косила под сердцем Низамеддина, мы выехали из Бухары. В Талимарджане я, помню, занемогла. Сколько нам осталось ехать до Талимарджана?
— Дней пять-шесть.
— Неужели это так далеко? — Она помолчала и продолжала снова — Отец мой родом из Ташкента. Много мне довелось видеть красивых городов, а вот в Ташкенте я никогда не была.
— Да, беды носили нас с тобой по всему свету, немало пришлось нам помытарствовать, — подхватил зодчий. — И теперь горько мне, хотя и горжусь, что строил медресе в Хорасане. Столько прекрасных зданий. В них будут учиться дети, и в этом моя радость, мое счастье. Но здания эти — собственность государя и названы именами членов царской семьи. Мне больно и стыдно. Все кажется, будто покинул я свое убежище, свою раковину в глубинах бездонного моря. Но мои здания, как раковины, будут жить тысячелетия. Когда Султан Санджар сооружал плотину на реке Мургаб, он велел использовать кир [26] —прочнейший из материалов. В фундамент нового медресе я тоже заложил кир. И он простоит века.
26
Кир — особый цементирующий раствор, состоящий в соответствующих пропорциях из песка, золы янтака, верблюжьей колючки и камыша.
Уже давно остался позади Бало Мургаб, а арбакеш гнал и гнал вперед. Наконец, увидав, что лошади совсем притомились, он предложил зодчему сделать привал у первой же переправы. Зодчий согласился:
— Вы наш караванщик, как скажете, так и будет.
Они остановились почти у самой переправы, выпрягли лошадей и задали им корма. Бадия подошла к самой воде — река бурно катила спои волны, с грохотом билась о камни, волоча за собой гальку. В небе сняла луна, освещая и реку и берег. В лунном свете вода казалась темно-синей и совсем прозрачной И точно такой же свежий ночной ветерок, что и тогда, на празднике весны, так запомнившемся ей. Но сейчас ко всем ее чувствам примешивался еще и страх. Она оглянулась, окинула взглядом темнеющие холмы. Никого. Тогда Бадия окликнула мать, помогла ей умыться речной водой. Зодчий и арбакеш, совершив омовение, принялись читать вечернюю молитву. Юноши тоже умылись, напоили лошадей и выложили на скатерку лепешки и сушеные фрукты. Путники устали и ели вяло, неохотно, хотелось спать. Но отдыхать пришлось недолго. Арбакеш велел снова запрячь лошадей и, зная брод, легко переправил арбы; и они, не останавливаясь, чтобы не уснуть и не замерзнуть, направились в Майману. Арбакеш обещал им настоящий отдых там, в Маймане, в караван-сарае, где, по его словам, очень удобно и где у него есть верный и близкий друг. Всеми силами арбакеш старался ободрить путников, сказать каждому доброе слово, успокоить. Хотя самому ему не пришлось учиться в детстве, к людям науки относился он с уважением и почтительно. Он рассказал, что не так давно ему пришлось сопровождать до Самарканда достойного и порядочного человека — мавляну Ходжу Мухаммада Мутриба, поэта и музыканта, который вынужден был искать убежища в Самарканде. Тогда, в пути, мавляна Мутриб сказал ему, что Самарканд, подобно светильнику, притягивает к себе ученых и поэтов, а они сами, подобно мотылькам, летят на этот свет.