Зодчий
Шрифт:
Все помолчали.
— Не печальтесь, — сказал Чули-бобо, — мы сами доплатим то, чего недодал бек. Аллах с ним…
— Не расстраивайтесь, — шепнул Харунбек зодчему, — и у меня и у Гавваса есть деньги, как-нибудь уж не пропадем.
Зодчий засмеялся:
— Дорогие мои, да я нисколько и не печалюсь. Водоем мы построили не для бека, а для здешнего трудового люда, для простых чабанов. Он нужен и путникам, и животным, и даже птицам. Мы совершили благое дело, а благие дела не нуждаются в вознаграждении. Я доволен тем, что мы сделали здесь, и ни на кого не жалуюсь.
Уста Абид
— Вот эти деньги поделите между собой, — продолжал зодчий, протягивая им свою долю. — Даю от всей души! Вам должны были заплатить золотыми монетами, но из-за меня и вам не заплатили как следует.
— Нет, зодчий, не надо, мы не возьмем, — сказал уста Абид.
— Возьмите, прошу вас, иначе я обижусь.
Гаввас, Зульфикар и Заврак тоже отдали свою долю уста Абиду и уста Худайбергану.
Чули-бобо вынес новую меховую шубу и набросил ее на плечи зодчего.
— Пусть это будет памятью обо мне, зодчий, — сказал старик. — Сейчас, конечно, в ней жарковато, но зато вы будете довольны в холодные дни. От прострела спасает.
— Благодарю вас, — растроганно произнес зодчий.
В свою очередь сыновья Чули-бобо принесли каракулевые шапки и недели их на головы учеников, а также уста Абида, уста Худайбергана, затем Харунбека, Хасанбека и Хусанбека, Абуталиба и Абуали; Махсуме-бека и Бадие подарили безрукавки из красного бархата на лисьем меху.
Харунбек и ученики до вечера готовили и грузили арбы. И по вечернему холодку, сердечно простившись с чабанами и мастерами из Касана, они отправились в путь. Чули-бобо и табиб проводили зодчего до самого кишлака Ходжа Муборак. Тут они тепло простились, и у всех на глаза навернулись слезы.
Ночью того же дня маленький караван прибыл в Каравулбазар, и путники устроились на ночлег в караван-сарае.
А на следующее утро, сгорая от нетерпения, они покатили в Бухару.
Глава XXXV
Отравленный кинжал
«Хорошо, когда владыки умирают, — часто говаривал зодчий. — От этого, по-моему, народ только выигрывает. Вот Шахрух, слишком долго засиделся он на троне — никому не стало лучше. Ничего он не сделал для государства, созданного его отцом, а лишь безжалостно карал талантливых прославленных людей, которые пришлись ему не по душе. Только и знает пировать да распутничать. Охотно выслушивает наговоры и сплетни, посылает в изгнание честных государственных деятелей, всячески унижает их».
Зодчий, с которым бек поступил просто подло, снова и снова вспоминал все, что произошло. Здесь он ничего и не ожидал за свой труд, ибо с самого начала решил сделать доброе дело для чабанов. Но каков бек? Ни слова благодарности, ни разу даже не приехал сказать «бог в помощь» — вот что угнетало зодчего и острой болью отдавалось в сердце. Как-никак, а человек не камень. Лишь потому, что зодчий считался изгнанником, бек не пожелал даже свидеться с ним. Не зря говорят в народе: «Кого наказывает аллах, того и святой толкает своим посохом». Он невольно подумал сейчас о тех, кто, как и он, скитался по свету. Вот хотя бы великий Фирдоуси. Вместо золота,
«Будущие поколения должны кланяться и благодарить не устада Кавама, а вас, ваше величество, — должно быть, нашептывал доносчик, — ибо Мусалло — это ваше творение. Так почему же нужно воздавать хвалу каким-то Кавамам и Бухари?»
Слова эти передали государю вечером, и у Шахруха, уже и без того раздраженного чем-то, болезненно забилась на виске жила. Он стиснул зубы, он разгневался на обоих зодчих, на всех зодчих мира. Особый же гнев вызывал в нем Наджмеддин Бухари.
— Я доверяю им, а эти негодяи уже и государя ни во что не ставят, — злобно проговорил он.
А позже, перед самым праздником хайит, всем именитым людям, по обычаю, были преподнесены подарки — златотканые халаты. Те, чьи имена были внесены в государев список, с поклоном подходили к визирю, надевали халаты либо получали золотые монеты, либо другие дары и весело возвращались на свои места. Пир длился до рассвета. На эти торжества были приглашены все знатные люди Герата, и лишь Наджмеддин не удостоился государевой милости. Зная, что все его друзья и ’товарищи по работе пируют во дворце, до утра пролежал зодчий без сна.
Дивились этому и Бадия с Масумой-бека. Им все казалось, что кто-то из вельмож либо ошибся, либо не выполнил государев приказ. Ведь даже такое ничтожество, как Ахмад Чалаби, и тот был приглашен во дворец! И почему Байсункур-мирза, видя, что зодчего нет на пиру, не прислал за ним своего человека? Нет, все это не так-то просто.
А в сердце зодчего ныла и ныла рана. То было прямое оскорбление, то был «отравленный государев кинжал», вонзенный прямо в сердце.
Целую неделю зодчий Бухари не выходил из дома, он понимал, что все это подстроили его недруги. Но держался он стойко, хотя и был глубоко оскорблен…
Начинало светать, когда зодчий, осмотрев в последний раз водоем, остановился и долгим взглядом окинул степь. Он вспоминал все эти уже давние теперь события и думал, что плохо, когда один и тот же государь долго задерживается на троне. Лучше, когда государи меняются чаще. «Все смертны в этом мире, нехорошо и грешно желать смерти ближнему, но все же лучше, когда умирают государи, а не бедняки», — заключил свои мысли зодчий.
Глава XXXVII
Бухара