Золотой Конвой. Дилогия

Соколов Лев Александрович

– Разве?
– удивился я.

– Конечно!
– Людям приятно знать, что есть кто-то, кто постоянно молится за их грехи. В нашем безнравственном мире, кто-то должен хранить моральные устои.

– Ага, - протянул я.

– А что до сеньора Коррадо, я не считаю его приработок грехом. Если он перевозит товары быстрее и дешевле, чем позволяет таможня, - так он почти подвижник. Правда, я до этого не знал, что он работает с русскими. А кстати, помните, я рассказывал вам о моей русской знакомой в Ницце.

– Да.

– Она учила меня русскому. Я уже говорил

да? Немного. Но кое-что я запомнил. Я знаю, как называется ваша мафия, сеньор.

– Правда? И как же?

– 'Bratva', - старательно выговорил настоятель.

– Точно.
– Кисло улыбнулся я.

– Вот. А моя профессия, то есть человек посвятивший себя богу называется... щас, секунду, 'svytosha'. Да?

– Истинная правда.

– О, видите. У меня талант к языкам. Пообщайся я с моей подругой еще неделю, и я бы заговорил по-русски, да. Увы, в тот раз у меня быстро закончились финансы... Она мне еще рассказывала, как у вас в стране делаться мужчины.

– Правда? И как же?

– О, у вас сложный язык. Я не все запомнил. Но, кое-что... Значит первая категория, называется 'loh'. Это некрасивый, нестатный мужчина. Так?

– Да.

– Да! Потом идет, э-эээ... Секунду 'kommers'! Это уже интересный мужчина. С неплохой внешностью. В такого уже можно... Э-э... Как же по вашему будет 'влюбиться'? Такое красивое слово. А, точно - 'zamutit'.

– Так. А потом?

– Потом идет 'Na...' - Он замялся, пытаясь выговорить незнакомое слово. 'Na'...
– Он забуксовал.

– Не могу понять.
– Признался я.
– На... 'Nah'.
– можеть быть? Это сокращение от 'Nahpshol'. Но так перспективного мужчину точно не назовут.

– Нет! Он мотнул головой. Не путайте меня. Секунду, но какой же у вас сложный язык... Я помню, но мне трудно это выговорить. 'Nachyalnik Gazproma'! Точно! По-другому 'Shiska'!
– Это значит очень-очень красивый мужчина, в которого можно влюбиться с первого взгляда У такого мужчины очень красивые глаза, и хорошая генетика. С ним получатся очень красивые дети. Вот. А знаете, как называется самый красивый мужчина.

– И как же?

– О, момент. Это не так сложно звучит, но я забыл. Надо же... Нет. Не вспомнить.... 'Амикус а Путинум...'.

– А, ясно. 'Drug Putina'.

– Да-да, именно так.
– Он засмеялся и энергично закивал.
– Вот это самый-самый красивый мужчина на свете. Как молодой Марчелло Мастрояни и Ален Делон. Лучше их обоих. Идеал - так она сказала. Тут я понял, о чем она говорит. У нас в Италии тоже есть очень красивый мужчина. Берлускони. Его тоже очень девушки любили.

– Но позвольте, отец, - удивился я.
– Если 'Drug Putina', это вершина мужской красоты и стати... То кто же тогда сам 'Putin'?

– Вот!
– он засмеялся.
– Я тоже её об этом спросил. И знаете, что она ответила?

– Что же.

– Надо быть реалистом.

– Мда-а, - я засмеялся, но мне вдруг стало неловко за соотечественниц, которые представляли наш народ в Ницце. То самое чувство, когда ты не сделал ничего плохого, но тебе становится стыдно за других. Кажется,

это называется 'испанский стыд'.

Чтож, по крайней мере мне попался веселый попутчик. Скучно в пути до Равенны точно не будет.

– А почему ваши братья при отъезде не переоделись в мирскую одежду?
– спросил я.

– О зачем же нам смущать местных? Вдруг кто-то нас узнает? Переоденемся позже. Кроме того, некоторые полицейские бывают снисходительны к священникам, нарушившим ПДД. У нас довольно набожная страна. О, однако впереди какой-то затор...

Впереди и правда был затор. Дорога в этом месте изгибалась, поэтому мы без труда видели происходящее. Ехавший впереди, метрах в ста пятидесяти перед нам автобус затормозил. Прямо перед ним на узкую дорогу, навстречу выехал джип. А за ним второй, третий, четвертый.... Здесь дорога была не заперта скалами, скорее это были высокогорные луга, и можно было разъехаться по обочинам. Но в голове у меня зазвенел тревожный звоночек.

– И часто у вас тут ездят такие колонны?
– Спросил я.

– Честно говоря, не припомню ни разу.
– Покачал головой монах.
– По нашим меркам это просто столпотворение, ведь наш монастырь - это конец дороги.

– Тормозите, отец Ансельмо.

– Почему?

– Тормозите!
– Поняв, что пока он будет соображать, препираться и спрашивать, мы подъедем к затору, я просто взялся за стояночный тормоз, и дернул его вверх.

Нас с водителем дернуло вперед. Внутри машины что-то протестующе заскрипело, но скорость была не велика. Машину чуть повело влево, и мы остановились.

– Но сеньор!
– Протестующе воскликнул мой водитель.

– Тихо!
– Рявкнул я.
– Смотрите.

Повинуясь моему жесту отец Ансельмо посмотрел сквозь лобовое стекло. У головного джипа часть крыши сдвинулась вверх, будто начал открываться вентиляционный люк. Только располагался он не над передним, а над задним рядом сидений. И он не стал откатываться вбок, а шел все выше и выше, вместе с поднимавшейся из машины конструкцией.

– Что это?
– Растерянно пробормотал отец Ансельмо.

– Это пулемет!
– Крикнул я. Надо было быть совсем тугим, чтобы не распознать вышедший из крыши цилиндр патронного короба и ствол с пламегасителем. Необитаемый модуль, оператор которого сидел в машине.
– Разворачивайте машину, бога ради!

– Но...

Я так и не узнал, что еще хотел сказать почтенный жизнелюб Ансельмо.

Пулемет долбанул, и замолотил длинной очередью по стоявшему перед ним автобусу. Межу ними было метров пятьдесят-шестьдесят. Для пулемета почти в упор. С того расстояния, на котором мы были, это выглядело совсем не по киношному - безо всяких спецэффектов. Просто стекла автобуса начали белеть, осыпаясь каленым стеклом. Автобус принимал пули с беззащитным жестяным звуком, внутри метались и падали фигурки паникующих монахов. Дверь так и не открылась. Кто-то вывалился через разбитое боковое стекло, и путаясь в рясе побежал - не туда; в открытое поле. Его срезал не пулемет, а высыпавшие по обе стороны второго джипа стрелки с автоматами.