Звезда Альтаир
Шрифт:
— Ну, как она? Поди, совсем барышней стала?
Елена Александровна неопределенно пожала плечами.
— Что же она, опять возвратится в Петербург? В пансион? — спросил Вяткин.
— Не знаю, как будет у меня со средствами. Я ведь завод свой отдала компании.
— Я слышал. Этот старик Филатов всех некрупных хозяев заглотал. Мне дело представляется так: он взял ваши заводы — кишмишные там и прочие, заводы работают, а он вам за них, из этих же прибылей, выплачивает стоимость ваших же заводов. Делец!
— Ну, не совсем так. Потому что каждый из нас все-таки остается заводовладельцем и участвует в прибылях. Но вообще-то, конечно, я уже не хозяйка. Остался мне сад. Хороший сад.
— А
— Торгует, да что вы ополчились на Филатова? Мало ли коммерсантов без него? Сейчас все крупные хозяйства стараются подмять мелкие. На том и свет стоит. Филатов хоть лучше других. Вон Потеляховы, или Пинхасовы — те и вовсе… Отто Вогау тоже…
— А что, Димитрий Львович Филатов, верно, совсем стар стал? Я давно его не видел. Хоть и на одной улице живем.
— Стар.
— Ведь он еще в 1865 году имел фирму в Туркестане?
— Да.
— Миллионер. На туркестанских фруктах взошел.
— Да. Ну, я поеду, Василий Лаврентьевич.
— Всего вам доброго, поезжайте. Целуйте за меня дочку.
— А я слышала, наградили вас. Порадовалась.
— Спасибо, Аленушка! Ну, с богом!
И Елена медленно тронула лошадь.
«Что же это со мною? Старость, что ли? Ведь Елена все та же красавица, сам я все тот же влюбчивый прохвост. А вот что-то изменилось. Что? Время прошло. Как это французы говорят, «иные времена — иные песни». Но лучше, кажется, сказал Жуковский:
Отымает наши радости Без замены хладный свет. Полыханье нежной младости Гаснет с чувством жертвой лет. Не одно ланит пылание Тратим с юностью живой, Видим сердца увядание Прежде юности самой.Вот у меня наступила пора увядания сердца…»
Вяткин прошел в глубь мавзолея Ишрат-хона и первое, что он увидел, — вновь вынутые куски изразцовой панели: «автограф» муллы Маруфа.
«Вот на кого не влияет время, — подумал с горечью Вяткин, — он всегда юн и по-молодому энергичен. Воровство в мире — вечно и ворам покровительствует Меркурий».
Он смотрел обвалившийся кусок арки. Время. Время… Красоте Меркурий покровительства не оказывает. Боги к ней не так-то щедры.
Оглядев свое хозяйство, Вяткин вернулся в музей. Сел за составление сметы ремонтных работ на памятниках старины:
1) Серьезный ремонт свода склепа Гур-Эмир.
2) Северо-восточный минарет медресе Улугбека.
3) Левая гульдаста мечети Тилля-Кари.
4) Футляр над квадрантом обсерватории Мирзы Улугбека.
В каменной траншее стоит дождевая вода: грунт каменный, не впитывает. Немного денег обещал раздобыть в С.-Петербурге Бартольд. Но сумеет ли? Скупится государство Российское на подобные расходы. Минарет в медресе Улугбека и рад бы стоять, да опять же время, время клонит его в сторону. Забрать бы те деньги, что на монумент Улугбека эмир Бухарский дал! Все-таки не шутка — пять тысяч. Растет хозяйство. В этом году решил Василий Лаврентьевич взять на учет и охрану Дагбидские памятники, мавзолеи шейхов Махдуми Агзам. И Ургутские мавзолеи, несколько отличных мавзолеев по Бухарской дороге. Наконец, нужны деньги на раскопки! До сих пор лежит чуть затронутым холм, в котором спрятаны Тимуровы фрески. Все денег нет, чтобы раскопать его. Надо бы и с Афрасиабом опять повозиться, не движется дело с северо-западным углом городища. А ведь там-то, поди, и заключены самые крупные постройки шахристана. Необходимо также во что бы то ни стало завершить раскопки в обсерватории Улугбека. Ведь раскопана лишь миллионная часть
Неожиданно появился в музее давно не показывавшийся доктор.
— Ну, батенька, как вы тут. Уже устроились в новой раковине? А? Вот ведь как в русской сказке: два братца через дорогу живут, а друг друга не видят. И живем рядом, а встречаться перестали. Даже на охоту больше не ездим. А что, Василий Лаврентьевич, не махнуть ли нам на Джизакские озера, на уток? А?
— Отчего же не махнуть? Можно и махнуть, — отвечал Вяткин.
Десятый час утра. День снежный и морозный. Хорошо горели дрова в новых печах — сегодня печи топил сам Василий Лаврентьевич, — в окна светило солнце и зажигало на пахнущих мастикой и скипидаром зеркальных полах музея костры искр и радуг. Мысли Вяткина заняты своими делами. Почему-то не пришел сегодня на работу Таш-Ходжа. Что там с ним?
Доктор разговаривал, а Василий Лаврентьевич чистил жесткой щеткой заржавленные доспехи древнего рыцаря, щипчиками исправлял звенья цепочек, наждачной шкуркой протирал инкрустации, мурлыкая себе под нос свой казацкий мотивчик:
Иэх, в Та-аганроге, Иэх, в Та-аганроге…На столе лежали страницы готовящейся книжки «Архитектурные памятники Самарканда». Раскрытая страница содержала описание мечети Биби-Ханым. Она показалась Сергею Христофоровичу очень интересной, и он все косил на нее глаза и даже успел прочесть, пока разговаривал, несколько верхних строк. Почерк угловатый, но легко читается:
«Общий вид их поражает своею красочностью, нарядностью и благородным изяществом изразцовых одежд. Они бесподобны по общему эффекту, неожиданной новизне и разнообразию орнамента…»
Доктор посмотрел на рафинированную, прямо-таки эстетскую рукопись и перевел глаза на ее автора. Василий Лаврентьевич сидел в грубых самодельных сапогах, в вылинявшей на солнце гимнастерке, много лет ношенной чиновничьей тужурке, до самых глаз заросший бородой, весь в волосах — не очень-то красивых, не особенно-то холеных. И только громадные агатовые с живым огнем глаза его были выразительны и красивы. Красив был и светлый высокий лоб.
Иэх, в Та-аганроге, Там убили молодого казака…Без стука вбежала Лиза. Кое-как накинутый на голову пуховый платок ее сбился:
— Зор-Мухаммеда убили!
— Как убили? Кто? Откуда ты взяла? Да ты сядь, сядь.
Но Елизавета Афанасьевна не могла сидеть.
— Ночью это случилось, на рассвете, возле обсерватории.
— Надо ехать! — схватился Вяткин. — Уж вы извините, Сергей Христофорович. В другой раз мы продолжим нашу интересную беседу.
— Вместе поедем, Василий Лаврентьевич, я ведь в коляске.
— Ты, Лизанька, тут с Костей побудь, а то у нас никогошеньки в музее не остается. Вот беда, вот беда…
Они сели в коляску доктора — роскошную, лаковую, обитую внутри серым сукном и затянутую чехлами — и поехали к обсерватории.
Иэх, о-о-обмывали…Проезжая мимо мечети Биби-Ханым, у подножия которой кипел базар, Сергей Христофорович посмотрел на минареты:
— Я прочел первые строчки вашей поэмы о мечети, — сказал он, — иначе это не назовешь, как поэмой. Надо уметь увидеть. И надо найти слова, чтобы сказать об этом. Вы поэт, Василий Лаврентьевич, и я люблю вас за это.