Звезда на одну роль
Шрифт:
— Откуда я знаю?
— А особые приметы?
— Прекрати.
— Что прекрати? Где же твоя оперативная сметливость, капитан Петровская? — Кравченко отодвинул стул и усадил Катю, затем сел сам. — А хлебнуть-то тут найдется?
— Ты ж, когда тренируешься, не пьешь, — съязвила Катя.
— Э, мелочи все это. — Он беспечно махнул рукой. — С моим Чучелом не пить невозможно — председатель Лиги трезвости в неделю бы в ЛТП укатил. Я тебе не рассказывал, как мы в бане парились, нет? — Он даже зажмурился от удовольствия. — Поехали мы с ним на дачу. Он летом себе особняк на Рублевском
— "Новый", — вставила Катя.
— Старый. — Кравченко усмехнулся. — Вот. Все шло сначала чин чинарем: поддали пару, веники там, шерстяные рукавицы. Он на самый верх полез, на полок. И млеет. Полежал-полежал. «Нет, — говорит, — все хорошо, а чего-то не хватает». Вышел в предбанник и, пока я парился да мылся, так там нализался, просто жуть. Я его из бани увести пытался, а он — ни в какую. Хочу, и все. Жал-лаю. Ну, желаешь, и хрен с тобой. Я его оставил в парной, а сам оделся и пошел в дом. По телеку как раз футбол начинался, чемпионат Италии. Первый тайм — 0:0 — нет моего Чучела. Я в парную. Открываю дверь: каменка раскалилась уже, ни черта не видно от пара, а полок пустой. Я обратно в дом — и тут нет. Побежал к сторожу. А на дворе ночь, темень хоть глаз коли, снег валит.
Взяли мы со сторожем по фонарю и пошли обходить участок. Бродили, бродили, насилу нашли. Сторож о него споткнулся — спит мое Чучело. Спит-храпит в сугробе, в простыню завернулся. Мы его в дом, да шерстяным носком растирать начали, да водки ему. Тут он сразу глаза открыл, глотнул, зашевелился.
Наутро протрезвел — ничегошеньки не помнит. Мы со сторожем ему все выложили, он расчувствовался: «Мужики, жизнью обязан».
— А как он на улице очутился? — спросила Катя. Ей отчего-то стало жаль кравченковское Чучело.
— Захотелось снежком растереться после парной. Вышел, да и носом в сугроб. На ногах не стоял.
— И не обморозился?
— Не-а. — Кравченко покачал головой. — Другой на его месте давно бы дуба дал, а ему все нипочем. Ну ладно, Кать, там у стойки, по-моему, рюмки звенят. Я мигом. — Он встал и начал протискиваться между столиками к маленькому клубному буфету, торговавшему спиртным.
Катя оглядела зал. Небольшая эстрада пока еще пустовала. Орден Куртуазных Маньеристов восседал за круглым столиком у самой сцены. В центре стола красовалась ваза с фруктами, увенчанная крупным хвостатым ананасом.
Вдруг Катя облегченно вздохнула: вон и Ксеня со своим новым мужем. Ксеня, гибкая, с длинной черной косой, похожая на цыганку, вот уже целый сезон играла в «Рампе». Катя ее видела в «Преступлении лорда Артура». Борис Бергман возлагал на нее большие надежды и в своем мюзикле по мотивам бродвейских «Кошек».
— Ксеня, Ксе-ень! — Катя привстала и приветственно махнула рукой. Та обернулась, близоруко щурясь, увидела Катю, шепнула что-то стриженому худосочному парню в
— Тоже выбралась? Молодец. Мы с Максом решали: ехать — не ехать. Даже спички тянули. Выпало ехать. Я почти на всех их вечерах бываю. — Голос ее был звучным, грудным. — Ты с кем?
— С Вадькой.
— А-а. — Ксеня лукаво сощурила цыганские глазки. — Как тебе мой Максик?
— Чудный мальчик. Кто на этот раз?
— Шахматист. Двадцать шесть лет — уже метит в гроссмейстеры.
— Ты слизываешь интеллектуальные сливки, Ксеня. Счастливая. Ты про Красильникову знаешь? Цыганочка кивнула.
— Бен звонил. Вот жизнь — дерьмо, а, Кать? Надо же так. Бен говорил, что там с похоронами какая-то заминка. — Ксения пошарила в кармане просторного черного блузона и вытащила пачку сигарет и зажигалку. Закурила. — Ребята деньги собрали.
— Ксень, а Лавровский сегодня здесь? — закинула удочку Катя.
— Здесь. Они все за кулисами. Будет три миниатюры. Так, полный бред. Но красиво.
— Ты мне его покажешь?
Цыганочка затушила в пепельнице почти целую сигарету.
— Конечно, покажу. Ничего мальчик. Только очень уж зациклен на собственной гениальности. Да ты его и сама узнаешь. Он в одной из миниатюр Пьеро играет. Вовсю под Вертинского стилизуется. Все его интонации взял. Только и оригинальности, что балахон себе из оранжевого шелка заказал. А вон и твой блондинчик идет, я исчезаю. Знаешь, на кого он похож?
— На Есенина. Ты ему только не говори, а то он бесится от этого, — поспешно попросила Катя.
— И ничего не на Есенина, вот уж никогда б не подумала! — Ксеня подняла соболиные бровки. — Он похож на Дана Ольбрыхского. В нем что, польская кровь?
Катя испуганно замахала руками. Кравченко подходил к их столику. В руках он нес маленькую коробку конфет, бутылку шампанского и два бокала.
— Все, пока. — Ксеня легко вспорхнула со стула, одарила Кравченко самой загадочной улыбкой из личного актерского арсенала и вернулась к своему очкастому гроссмейстеру.
— Что за Василиса Прекрасная? — томно осведомился Вадим, откупоривая бутылку. — Она меня боится? Я такой страшный?
— Это Ксеня. У нее муж ревнивый. Она дала мне нить, Вадя. Лавровский будет в роли Пьеро. Кравченко поморщился.
— Господи Боже, третье тысячелетие на дворе. Марсиан ждут, инопланетян. А вы все в декадансе своем, как в тине, барахтаетесь — Пьеро, Сюлли-Прюдом. Луна на ущербе... У вас, мисс, глаза на затылке. И вообще, куда я попал? Фамилии-то какие: Петровская, Лавровский. Мещерский — князь. У этой Ксени как родовое имя?
— Щепкина.
— Ну, ничего еще. А то мне как-то неуютно стало со своей хохляцкой фамилией в этой изысканной компании. Хотя Щепкина — тоже имя знаменитое. Из тех самых, что ли?
— Нет.
— Слава Богу.
На эстраде зажегся свет. Ведущий вечера под шумно-одобрительный рокот зала прочел манифест Ордена. Затем на сцене появились несколько молодых актеров и актрис, исполняющих миниатюру «Аполлон и Музы». Вечер начался.
— Кать, а на кой черт тебе этот Лавровский нужен? — осведомился вдруг Кравченко.