Звезда победы
Шрифт:
— Я не жалею тебя.
— Зачем же ты пришел?
— Помочь тебе. Ты мой старый институтский товарищ. Твое дело — это и мое. Наконец, я главный инженер. Я должен знать, можно ли тебе дальше доверять цех, способен ли ты руководить им, как это требуется сейчас.
— Решайте… А мне теперь все равно. Здесь мне не работать. Все решили: я никуда не годен, звезд с неба доставать не умею. Мне пора…
Он встал и пошел к выходу.
— Подожди! — резко остановил его Фомичев. — Возьми себя в руки! Тебе предстоит важное испытание.
Фомичев встал и, подойдя вплотную к Сазонову, сказал.
— Я заметил одну странную вещь. Мы с тобой жили хорошо до одного дня… Ты приходил ко мне в цех, советовался, просто заходил поболтать. И вот пришел тот день. Ты знаешь, какой день я имею в виду? Наши отношения резко изменились.
Сазонов отрицательно покачал головой.
— Так ли это? Не оскорблен ли ты, что я стал главным инженером? — в упор спросил Фомичев.
— Знаешь! — с гневом воскликнул Сазонов. Лицо его побледнело, но глаза были испуганные. — Это уж слишком. Подозревать меня в этом? Все, все, — скороговоркой смятенно произнес он. — Больше я не хочу разговаривать.
Сазонов вышел. Дверь гулко захлопнулась за ним.
…В кабинете горела только настольная лампа. Фомичев не заметил, как вошла Марина Николаевна. Она постояла, пристально рассматривая его.
— Владимир Иванович! Можно?
Он торопливо встал.
— Извините. Ждал вас.
— Может быть, я не во-время? У вас какие-то неприятности?
— Да, в ватержакетном. Вероятно, слышали.
— По всему заводу разговоры идут.
В полумраке глаза ее мягко блестели. Всегда она разговаривала с Фомичевым несколько вызывающе, словно продолжая тот самый разговор в лаборатории. Но сегодня в ее голосе звучала теплота.
Ой хотел узнать, что она думает о происшествии в ватержакетном цехе.
— Разве теперь разберешься… Сазонов раздул всю историю. Ох, какой это стал тяжелый человек! Вздорный, мелочный. Я слышала, что его собираются снимать…
— Пока оставили, но, очевидно, снимем. А как бы вы поступили?
— Попыталась бы отстоять его. Разве Сазонов уж так безнадежен? В войну он хорошо вел цех. Ну, правда, тогда тоже у него бывали неприятности с рабочими. Но инженер он опытный. Неужели вы за то, что надо его снять?
— Не решил… Мне казалось, его еще можно отстоять, заставить работать. Сегодня мы с ним, вероятно, окончательно разошлись. Но почему вы говорите только о Сазонове? А Годунов?
— Виноват, конечно, во всем Сазонов. Он ведь плохо относился к Годунову, даже я это замечала. Сазонов бывает несправедлив к людям.
— И все это перед самым началом работ на второй печи. Я очень надеюсь на успех. Поправить печь — половина дела. В два часа ночи будем делать взрывы.
— Я тоже собираюсь пойти в цех.
Марина Николаевна раскрыла папку, и они замялись
Несколько раз Марина Николаевна взглянула на расстроенное лицо главного инженера и вдруг, как девчонка, прыснула в кулак:
— Какое у вас постное лицо… Что вы из-за пустяков расстраиваетесь? Сазонов вам все заслонил. Посмотрите на завод в целом. Я хожу по цехам — и мне радостно. Какое соревнование разгорается. Ведь вы уже многое успели. Порядка стало больше. Смотрите: обогатители повышают производительность, влажность снижают, у Фирсова тоже хорошо дела идут. У всех боевое настроение. Вишневский мне сегодня цветы подарил и сказал, что это в счет победы в будущем месяце.
— Ах, вот как!.. Ну, я с ним еще поговорю насчет будущего месяца. Не обрадуется!
…В цехе шли последние приготовления к взрыву. Распоряжался всем Годунов. Фомичев с мастером обошли печь. Как будто можно быть спокойным. Все сделано правильно, Годунов держит себя в руках.
— Сазонов смотрел?
— Вместе готовили, Владимир Иванович.
На площадке появились Немчинов и Данько. Оба приветливо поздоровались с Годуновым, как будто не было недавней истории. Мастер повел их к печи.
Марина Николаевна стояла в стороне, чтобы не наглотаться газа. Пришли Вишневский и Гребнев, остановились возле Марины Николаевны.
Только Сазонова нигде не было видно.
Тревожное чувство ожидания владело всеми. Рабочие двигались молча, сознавая важность происходящего. Электровозы замедляли ход, проходя мимо печи, и машинисты с любопытством оглядывали собравшихся.
Появился Сазонов. Губы у него были твердо сжаты, лицо замкнутое, неприветливое.
— Попрошу всех лишних людей с площадки удалиться! — распорядился он.
Все, за исключением Фомичева и Сазонова, спустились вниз и столпились возле навеса с запасными частями. Тут же стояла группа рабочих — ватержакетчиков, ожидавших результатов взрыва.
— Где же Годунов? — нетерпеливо спросил Сазонов. — Можно начинать, Владимир Иванович?
— Начинайте…
Из-за печи показался Годунов.
— У меня все готово.
— Пора, Годунов, — сказал Фомичев. — Как условились: не больше двух зарядов в один прием. Если взрыва не будет, к печи не подходить. Через десять минут начинай.
Выключили на печи дутье. На площадке стало тихо. Электровоз, подходивший с составом руды, остановился и, подавая тревожные сигналы, стал медленно оттягиваться назад.
Годунов пошел к печи. Двое рабочих последовали за ним.
Годунов наклонился, заглянул в печь, выпрямился. Рабочие подали ему заряд, насаженный на длинную пику. Мастер быстро опустил его; таким же рассчитанным движением опустил второй — все трое отскочили от печи. Раздался взрыв. Сноп искр и кусочки раскаленной спекшейся шихты вылетели на площадку. Все трое подбежали к печи, повторили операцию. Новые взрывы. И так несколько раз.