... как журавлиный крик
Шрифт:
Так Руслан начал крушить узкие границы моего жизненного пространства и избавлять меня от педантизма. Однако закончилось все это не лучшим для меня образом.
Каждый день я ходил к ним, а потом уговаривал Руслана пойти к нам, помня о своих обязанностях стража хозяйства.
В конце тетиного огорода было место, в котором осталась вода от весеннего разлива. По краям оно заросло осокой. Мы делали из ивовых прутьев подобие невода и протаскивали его по дну этого водоемчика. Наш «невод» выбрасывал на берег множество рыбешек. Мы вывешивали их на веревочке, протянутой под карнизом коридора, и ждали, когда они подвялятся.
Руслан из всех двоюродных братьев был самый веселый, авантюрный и легкий. С ним было хорошо. Однажды я с ним даже грабил магазин, и было это потом, когда я вернулся в аул Кунчукохабль.
Вскоре настало время, когда им надо было возвращаться: тетю отпустили из колхоза ненадолго.
В следующий раз приехали тоже ненадолго — полоть огород. Было уже жарко, и на Белой купалась вся детвора аула. В самой Белой купались большие ребята, а мы, маленькие, — в заливчике, где водились лягушки. Метод обучения плаванию Руслан избрал самый простой и эффективный: толкал меня с берега в глубокое место, прыгал за мной и, чуть — чуть подталкивая, помогал выбраться. Я плакал, ругался, но потом был не прочь повторить урок.
Так я, наглотавшись немало воды, довольно быстро научился плавать.
Умение плавать изменило мой образ жизни. Во дворе уже не сиделось, я разрывался меяоду домом и каналом. Тетя Саса обо всем этом знала, и у меня с ней стали портиться отношения. Но оторвать меня от воды было невозможно — ведь купался я уже не в лягушатнике, а на канале, возле переправы.
Мои отношения с тетей Сасой особенно испортились после того, как я предпринял попытку уехать с Русланом и его мамой, когда они возвращались в дедушки аул. Началось все с того, что Рус — лан предложил мне совершить с ним побег — уйти с ними, не предупреждая тетю. Сладостно забилось сердце, растревоженное надеждой. Я так настроился на отъезд, что решил и с тетей поделиться радостью. Поэтому я попросил мать Руслана поговорить с тетей о моем отъезде. Но договориться им не удалось, и они даже поссорились.
Уже взрослым я выяснял у своих адамиевских тетушек причину, по которой они удерживали меня целый год в своем ауле. Неужели им было не понятно, как я тосковал и по родной матери, и по своим братьям и сестрам? В один голос они говорили, что считали своим долгом прокормить родного племянника хотя бы год — ведь у моего дедушки было столько нахлебников. И весь аул их, дескать, не понял бы, если б они этого не смогли сделать. Теперь я верю: — они говорили правду.
Тяжелые времена сделали особенно значимыми чувства долга и чести. Только нравственный долг заставлял тетушек возиться со мной: что, кроме хлопот, могли они получить от семилетнего мальчика?
Что касается моих переживаний… На фоне их забот — переживаний были они, конечно, детскими. Дело было не только в рабском их труде от зари до зари… У тети Сасы сын как ушел на фронт, так и не подавал вестей. А у тети Гошавнай старший сын сгорел в танке — еще до тех событий, о которых я сейчас вспоминаю. И в то время она отрешилась от жизни…
Я стал жертвой нравственного конфликта, в котором оказались мои тетушки. Как утверждают специалисты по этике, конфликтная ситуация требует от человека совершить выбор между сталкивающимися принципами — в пользу одного из них, в ущерб другому,
IV
После отъезда Руслана с матерью я совершил серию акций неповиновения, доводя тетю Сасу до отчаяния. Все она вытерпела! Кроме наших проделок с Федькой… Его появление было радостным событием для ребятишек. Это был молодой мужик — как вспоми — наю, несколько чеканутый и, наверное, потому не призванный в армию. Таких дети любят. Приходил он из Николаевки. Мы помогали ему ловить рыбу сетями — в ожидании лучшего: игры в ловитки.
Федька взбегал на самую крутую часть берега, раскручивал пропеллером свой длинный член и кричал: «Да здравствует великий адыгейский народ» — и прыгал. Пока он летел, пропеллер крутился. Так он изображал самолет. Его призыв приводил нас в восторг. Время было военное, и все возгласы, начинавшиеся с «Да здравствует!..», производили на нас потрясающее впечатление.
Мы кидались за ним вслед. Одни, что посмелее, ныряли с того же места, что и Федька, другие с пологой части берега пытались перехватить его. Но поймать Федьку в воде было невозможно, как рыбу руками. Даже если кто-то натыкался на него случайно, он надолго залегал на дно.
Этот момент был самым интригующим в игре. Первый, кто натыкался на него, начинал вопить: «Нашел, нашел!». Но пойманный оставался на своем месте. И — не шелохнется. Нырял другой. И с воплем: «Это он!» — выскакивал. Но уже третий сеял среди нас страх
— вопил: «Это не он! Это сом!» И начинался отчаянный спор — сом это или он?
Место, где было что-то вроде Федьки, начинало нас пугать. Спор останавливался лишь тогда, когда неожиданно, совсем в другом месте — почти на противоположной стороне реки — вылезал из воды, подобно громадному водяному, сам Федька. Он мог тут же снова нырнуть, оказаться возле нас, крепко схватить кого-то за ноги. Мы с визгом выскакивали на берег. И Федька вылезал из воды, садился на берегу, долга молча возился со своим пупком.
Мы оказывались возле него. Говорили мы все на адыгском языке. Отдельные русские слова мы знали — кто больше, кто меньше, но строить фразы не могли. Федька тоже знал отдельные адыгские слова, и разговор наш шел с бойкой жестикуляцией.
Как-то в очередной свой приход Федька не стал играть с нами в ловитки, а устроил ловлю раков. В ауле их никто никогда не ловил. Если они и встречались в воде, их обходили или убивали: отношение к ним, в соответствии с мусульманским укладом, было как к нечистой твари.
Вначале мы боялись раков, потом нам стало интересно держать их за спинки — они беспомощно двигали клешнями… Мы думали, что это — игра вместо ловиток, но оказалось: Федька хочет жечь
их в костре.
Мы собрали курай, разожгли костер, стали кидать в него раков. Они расползались от огня, приходилось снова кидать их в пламя, и вскоре они беспомощно и судорожно хлопали своими шейками. Пока не спеклись докрасна. Надо было вовремя выбрать их из костра, иначе они лопались.
Федька ел их смачно, угощал старших, а когда те ели, и мы, которые поменьше, подключались. Ели только шейки. Нам казалось, что в остальной части находится желтое дерьмо.