«...И места, в которых мы бывали»
Шрифт:
Он взялся за левый рычаг, и, выглянув из-за его плеча, я увидел, что стрелка альтиметра поползла вправо и скоро достигла отметки 1300 м. Я часто летал с Володей и знал, что это обычный его прием, хотя по правилам он не должен был занимать этот «эшелон» — он для самолетов. Особенно часто он пользовался им в теплые дни с небольшой облачностью. Тогда ему, чтобы забраться на эту высоту, не надо было и горючее тратить: все делали восходящие воздушные потоки — подтягивали вертолет к облакам, и заботой пилота было удержаться под ними нужное время. На этой высоте он удерживался до одному ему известного ориентира, а потом начинал плавное снижение, за счет чего возрастала скорость полета. Все это проделал он и на сей раз,
Проплыл внизу и хорошо знакомый мне хребтик, за которым раскинулось обширное болото, сейчас превратившееся в озеро. Когда шли над ним, пилот закричал: «Смотрите!» — и указал свободной рукой влево и вниз, а там над водой возникли какие-то белые хлопья, похожие на снег.
Долгополов потянулся ко мне:
— Что это?
— Гуси-лебеди. Но смотрите — ниже их еще серая заметель. Это огромная, во многие тысячи голов, стая уток. Похоже, это их место отдыха и кормежки. Испугались вертолета и пустились наутек.
За болотом шла заросшая лесом равнина, а за нею — первый серьезный хребет.
Пока шли над его склоном, казалось, что вертолет снижается. Я опять глянул на альтиметр, но его стрелки были неподвижны. Скоро стали различимы отдельные деревья, и даже казалось, что мы вот-вот зацепимся за их вершины. Но Герасименко накренил вертолет и скользнул в ранее невидимую нам седловину между двумя кудрявыми вершинами гор.
Потом примерно так же перевалили еще один хребет, а за ним обнаружилась неширокая долина, в которой текла довольно большая полноводная река. Прямо под нами оказался поселочек из трех изб и нескольких сараев. В реке ближе к левому берегу, на котором был поселок, виднелся длинный, поросший густым лесом остров, а в верхней части его уже обнажилась из-под полой воды галечная коса, удобная для посадки вертолетов.
Герасименко заложил глубокий вираж, в конце которого прошел над домиками, вызвав оживление среди довольно многочисленного народа. Часть людей побежала к протоке, где стояли лодки. Тем временем мы приземлились.
Пока выгрузили багаж, вокруг нас стояла уже довольно большая толпа и все знакомые и дорогие мне лица — геологи Лисин и Ортюков, прораб Гудошников, старшие техники Кулясов и Моргунов, геофизик Крусь и единственная в партии женщина — маленькая кругленькая радистка Рая. Она-то и начали разговор:
— Ну, как, питание к рации привезли?
— Привезли-привезли, полный комплект. Да еще на барже один идет. Дня через три здесь будет. Только связь хорошо держи, а то Горошко тебя отшлепает, а мы ему поможем.
Толпа загудела: «Это мы пожалуйста», а кто-то добавил: «Хоть сейчас». Радистка смутилась и отошла. Я спросил:
— А где завхоз? Вот надо новичка обмундировать и экипировать.
Саша Кулясов ответил:
— Однако в складе чегой-то шаманит. Не ждал он вас сегодня. Думал, опять какие-нибудь шмотки привезли.
Герасименко спросил:
— Какие будут поручения в Енисейск?
— Какие поручения! Ты ж к нам теперь нескоро попадешь. Только заявки в запас.
— Давай. Не я, так кто-нибудь из ребят, у кого возможность будет, прилетит и поработает у вас.
Мы с соседом Виктором Казаровым частенько пользовались своей дружбой с летчиками и давали им заявки авансом, чтобы только прилетали, когда возникнет возможность, а работа для них у нас всегда найдется.
Я выдал ему несколько заполненных бланков. Он спрятал их в свой потертый планшет и улетел. А мы переправились через протоку на лодке и пошли в склад к завхозу. Он встретил нас радостно-визгливым восклицанием, чем-то вроде: «Наконец-то, слава Богу!». Я представил ему Долгополова и распорядился выдать противоэнцефалитный костюм, кирзовые сапоги,
— Ладно, не жмись, давай новый.
И на пол упал зеленый цилиндр с целой еще фабричной этикеткой. Теперь нужно было устроить его с жильем. Большинство жили в палатках, поставленных между строениями. Пока мы с Северьянычем думали, куда определить новичка, в склад зашел радиометрист Павел Мищенко и, услышав, о чем идет разговор, предложил:
— Давайте его ко мне, а то я пока один в палатке, скучновато. Согласен, Владимир?
Тот, ни минуты не колеблясь, согласился, что совершенно не удивительно — ведь он никого еще не знал. Так что о выборе речи быть не могло. Парни удалились. Северьяныч крикнул им вслед:
— На ужин не опаздывайте. В восемь часов.
Ужин, приготовленный женой нашего моториста и в ближайшем будущем пекарихой Вассой, был рыбным: отличная уха из хариусов, а на второе — жареный таймень с картошкой. Было понятно, что рыбаки в партии не перевелись, и приварок, как обычно, неплохо обеспечивали. Я поинтересовался у Долгополова, доволен ли он ужином. Он ответил сначала жестом, подняв большой палец, а потом уже изрек:
— Такого я еще никогда не ел.
Васса предложила ему добавки, но он провел ладонью по горлу, показывая, что сыт с избытком, и вылез из-за стола. Я посмотрел на него и даже залюбовался: «энцефалитка» сидела на нем, будто он в ней родился. На голове его красовался накомарник-шляпа с накинутым сверху черным тюлевым мешком, хотя никаких комаров еще и близко не было.
На следующее утро мы распределили людей по отрядам, и Долгополов вместе с Мищенко оказался в съемочном, то есть моем, отряде в группе Димы Ортюкова. Дима и сам был переведен к нам только в конце зимы, но уже успел прижиться. Дело он знал, с ребятами подружился, и у меня были основания полагать, что он из ряда не выпадет, как говорится.
Ближе к середине дня я увидел Долгополова вместе с Павлом на берегу реки, где он развернул-таки свой этюдник и на листе ватмана пытался запечатлеть действительно очень живописный пейзаж, развернувшийся перед ним. На переднем плане был остров, густо заросший кедрами с мощными коронами ветвей на вершинах, темно-зелеными пихтами и елями, а среди них светлели только что одевшиеся листвой березки и осинки. Опушка заросла едва расцветшей черемухой. А на противоположном правом берегу склоны заросли сосной и лиственницей. Так что художнику было что изображать в своем этюднике, включая и реку с частыми всплесками хариусов в протоке. Работал он акварелью. На мой вопрос ответил, что есть у него и коробка масляных красок, только вот писать ими не на чем холста-то нет, картона тоже. Я пообещал раздобыть ему лист — другой пресс-шпана в авиаотряде. Потом по моей просьбе он рассказал, что нынче закончил Строгановку, как фамильярно до сих пор называют училище живописи и ваяния, захотелось жизнь посмотреть. Денег хватило только до Красноярска, там нашел геологическое управление. Дальнейшее понятно.
Занявшись формировкой и отправкой отрядов на их участки, я почти на месяц потерял Долгополова из вида. Добравшись до своего отряда уже к середине июля, спросил о нем замещавшего меня Валеру Лисина. Ответ был какой-то невнятный:
— Да так, не очень…
— Что, ленив? А производил впечатление толкового и энергичного парня.
— Сильно от гнуса страдает. А тут на нас полный комплект навалился: и комар, и мошка, и пауты (так в Сибири оводов именуют), и слепни, а по вечерам еще и мокрец добавляет…