...И помни обо мне(Повесть об Иване Сухинове)
Шрифт:
«В бога они, надо полагать, не верят, — думал он о Сухинове во множественном числе. — А уж кто через бога, через веру переступил, тем все дозволено».
На опушке леса Кристич подождал, пока подъедет телега. Сухинов лежал в прежней позе, глаза его были открыты.
— А крест на тебе есть? В бога ты веруешь?! — крикнул ему Кристич.
— Уймитесь, господин пристав, — холодно сказал Сухинов. — Оставьте меня в покое.
— Покоя тебе захотелось?! — заревел пристав. — Погоди, я тебе дам покоя! Ты у меня, злодей, надолго успокоишься.
В Житомир приехали после полудня. Остановились у трактира, который указал Кристич. Он решил как следует подкрепиться и выпить, дабы пересилить гнетущее беспокойство, не оставлявшее его ни на минуту. Добрый кусок мяса и штоф вина — отличное средство от душевной смуты. Кристич велел одному из полицейских стеречь Сухинова и величественно удалился в трактир.
Сторожем остался маленький коренастый человек с добрым рыбьим лицом.
— Не знаешь, любезный, долго ли нам ехать до места? — обратился к нему поручик.
— Как прикажут, — отозвался служака.
«Это вам как прикажут, а не мне!» — подумал Сухинов. Его колотил озноб, сознание туманилось. Открывшаяся рана на левой руке загноилась. Он понимал, что болен и долго так не протянет. И как только он понял это, в нем проснулся и заклокотал могучий дух сопротивления. Медленно, постанывая от боли, он сполз с телеги.
— Куда, куда, не положено! — засуетился полицейский, подошел к поручику и попытался втолкнуть ею обратно на телегу.
— Прочь, собака! — выдохнул Сухинов, глаза ею сверкнули бешенством. Он поднял над головой закованные руки. Полицейский попятился. Сухинов медленно, скрипя оковами, шел к трактиру, а его страж прискакивал сбоку, бессмысленно повторяя одно и то же:
— Да как же это, да куда же?! Да ведь меня взгреют! Да как же это?!
Иван Иванович пихнул коленом тугую дверь и вошел в комнату, где за столом перед миской дымящегося борща блаженствовал Кристич. Кроме него и трактирщика, в комнате никого не было. Из-за спины Сухинова вывернулся страж и бросился к приставу с криком:
— Я его не пущал, он сам, он сам!
Поручик сделал несколько шагов вперед, гремя по дощатому полу. От сладкого комнатного тепла голова его закружилась, Хотелось повалиться на пол и больше не вставать. Только бы никто не трогал и не мешал.
Кристич, уже выпивший чарку водки, строго выговаривал подчиненному:
— Тебе поручен надзор за важным государевым преступником, ты понимаешь? Это же какое дело. Это значит, что в случае неповиновения с его злодейской стороны, ты должон употребить всю полноту данной тебе власти. Вплоть до открытия стрельбы. А он у тебя гуляет повсюду, как вполне свободный. И даже осмелился забрести в трактир, где я обедаю. Это как мне понимать? Отвечай, морда!
— Перестаньте паясничать, пристав! — вмешался Сухинов. — Я вам заявляю официально, что болен. Мне требуется отдых и помощь врача. В таком состоянии я дальше не поеду.
Кристич на него даже не взглянул, налил стопку,
Сухинов молча ждал.
— Изволили заболеть? — обратился наконец к нему Кристич. — И ехать далее не желаете? Ай-яй! Вот беда-то. Как же мы объясним начальству, если без вас вернемся? Ведь нас за это не помилуют. Да не трясись ты так, Мотовилов, может, их благородие еще передумают. Кланяйся им в ножки, кланяйся, дурья голова! Умоляй ехать, не вели детушек наших сиротить.
Толстенький полицейский не мог понять: шутит или нет его суровый начальник, и впрямь, казалось, готов был упасть в ноги Сухинову. На его лице изобразилась вековечная растерянность униженного русского человека. Сухинов презрительно скривил губы, но сердце его уже гулко стучало в ребра. Кристич махнул еще стопку, отодвинул остывший борщ и вцепился зубами в сочную баранью кость.
— Повторяю, я болен и мне нужен отдых! — спокойно сказал Сухинов.
— А в яму не хоть?! — огрызнулся пристав совсем другим тоном. — Плетей для взбодрении отведать не хошь? Это можно устроить.
Сухинов, побледнев до синевы, качнулся к столу. Схватил нож и неуклюже двинулся на пристава. Лицо его было искажено гримасой гнева до неузнаваемости.
— Я тебя, каналья, положу с одного удара! — голос его рвался из глотки со свистом. — Всем тварям, подобным тебе, будет наука!
Если бы не оковы и болезнь — конец бы Кристичу. Он успел соскользнуть со стула и откатиться к стене. Насмерть ошпарил его черный кипяток сухиновского взгляда, и показалось на мгновение бедному Кристичу, что перед ним не узник со столовым ножом, а разъяренный ангел возмездия.
— Не волен в своей вине! — дико взмолился Кристич. — Пощадите, христа ради!
— А будешь надо мной измываться?! — спросил Сухинов.
Кристич, стоя на коленях и глядя в ужасное, со сведенными к переносице бровями лицо Сухинова, неожиданно почувствовал себя счастливым и умиротворенным. Более того, он ощутил непреодолимое желание обнять этого странного человека, прижаться к его груди и заплакать, и высказать ему, как тягостно и страшно болит временами его собственное сердце. Он вдруг понял, что именно Сухинов, именно этот злодей и бунтовщик способен его понять и ободрить.
— Поверьте, Сухинов, — сказал он низким голосом, как бы из живота, — ни одним словом я больше не посмею вас оскорбить, ни одним поступком не обижу. А все, что в моих силах, сделаю для вас!
Толстенький полицейский, невольный свидетель этой немыслимой и непонятной ему сцены, бочком, бочком выпростался наконец за дверь. Сухинов сел за стол, налил себе водки и жадно выпил. Кристич, кряхтя, взгромоздился напротив.
— Да вы кушайте, кушайте, ради бога! — он сам подкладывал в тарелку Сухинова осетрины, холодца.