...И волки целы

Моэм Сомерсет Уильям

— Кто же их обвинит? — возразил президент.

— Их я не обвиняю, — воскликнула мадам Корали. — Я виню этих бесстыдниц. Они не имеют права приез­жать сюда и отнимать у нас кусок хлеба. Дон Мануэль, вы не какой-нибудь чванливый аристократ, вы один из сыновей народа, что будет говорить страна, если вы позволите штрейкбрехершам вытеснить нас из нашего дела? Разве это честно, спрашиваю я вас, разве спра­ведливо?

— Но я-то что могу сделать? — удивился президент. — Не держать же их тридцать дней в номерах

под замком? Разве я виноват, что у этих иностранок нет ни стыда, ни совести?

— Будь они бедные — еще ладно, — сказала Ла Гор­да. — Бедные девушки вынуждены зарабатывать себе на жизнь. Но заниматься таким делом по собственной доб­рой воле, когда тебя никто не принуждает? Не понимаю, хоть убей.

— Опасный, безнравственный закон, — сказала Кар­менсита.

Президент вскочил со стула и упер руки в боки.

— Вы что же, просите меня отменить закон, который дал мир и процветание нашей стране? Да, я вышел из народа, народ меня избрал президентом, и благоденствие моего отечества для меня превыше всего. Развод — наша главная статья дохода, закон отменят только через мой труп.

— Пресвятая Дева Мария, до чего мы докатились, — прошептала Карменсита. — Две мои дочери воспитыва­ются в монастыре в Новом Орлеане. Конечно, в нашем деле не обходится без неприятностей. Но меня согревала надежда, что дочери удачно выйдут замуж, и когда наста­нет время мне уйти на покой, управлять заведением ста­нут они. Может быть, вы думаете, их держат в новоорлеанском монастыре даром?

— А кто будет платить за обучение моего сына в Гар­варде, если мне придется закрыть мой дом, ответьте, дон Мануэль? — вопросила Ла Горда.

— Что касается меня, — бросила мадам Корали, — мне все равно. Я вернусь во Францию. Моей горячо лю­бимой матушке восемьдесят семь лет, вряд ли она прожи­вет долго. Я скрашу ей остаток дней, старушка будет счаст­лива. Но с нами обошлись несправедливо, и это тяжело. Дон Мануэль, вы провели в моем доме столько веселых вечеров, и у меня сердце разрывается оттого, что вы по­зволили нанести нам такой удар. Не вы ли признались мне, что пережили счастливейший день вашей жизни, когда вошли почетным гостем в заведение, где когда-то были мальчиком на побегушках?

— Я и не отрицаю. Я тогда всем поставил шампан­ское.

Дон Мануэль принялся расхаживать взад и вперед по огромному кабинету; он погрузился в глубокую задумчи­вость, время от времени делал решительные жесты и что-то восклицал.

— Да, я вышел из народа, и я народный избранник, — наконец объявил он, — а приезжие распутницы — штрейкбрехерши. — Он остановился перед своими помощни­ками и гневно стукнул себя кулаком в грудь. — На мое правление легло позорное пятно. Мы не можем допус­тить, чтобы неквалифицированная рабочая сила из-за рубежа отнимала кусок хлеба у нашего честного, трудо­любивого народа,

это против моих принципов. Достой­ные сеньоры правильно поступили, что обратились ко мне с просьбой защитить их. Я немедленно прекращу скандал.

Конечно, речь президента была очень эффектна и пол­на критики в собственный адрес, однако все понимали, что это одни слова, все как было, так и останется. Мадам Корали припудрила нос и оглядела эту командную высоту лица в зеркальце.

— Я хорошо знаю человеческую природу, — произ­несла она, — и этих дамочек я тоже понимаю, они просто бесятся от безделья.

— Можно оборудовать поле для игры в гольф, — роб­ко предложил кто-то из помощников. — Но гольф займет их только днем.

— Если им так нужны мужчины, — сказала Ла Гор­да, — пусть привозят их с собой.

— Caramba! [2] — вскричал президент и вдруг замер. — Вот он, выход!

Ох и изобретателен он был, ох и хитроумен, иначе разве достичь бы ему такого высокого положения. Он весь сиял от радости.

— Внесем поправку к закону. Мужчины будут приез­жать, как и раньше, без всяких препятствий и препон, а вот женщины — только в сопровождении мужей или с их письменного согласия. — Он увидел ужас на лицах своих помощников и успокаивающе поднял руку. — Иммигра­ционные власти получат распоряжение толковать слово «муж» со всей возможной снисходительностью.

2

Черт возьми! (исп.)

— Maria Santissima! [3] — воскликнула мадам Корали. — Если они будут приезжать с другом, друг не потерпит треть­его лишнего, и наши клиенты вернутся туда, где столько лет были желанными гостями. Вы великий человек, дон Мануэль, вам обязательно поставят памятник.

Нередко самые головоломные сложности разреша­ются до смешного просто. Поправку к закону очень быст­ро приняли в соответствии с предложениями, которые внес дон Мануэль, и хотя вольно раскинувшаяся под солн­цем столица этой свободной и независимой страны по-прежнему благоденствовала и процветала, будто ее щедро осыпали дарами из рога изобилия, мадам Корали полу­чала доход от своей полезной деятельности, дочери Карменситы завершили образование в дорогом монасты­ре в Новом Орлеане, а сын Ла Горды успешно окончил Гарвард.

3

Пресвятая Мария! (исп.) 

1926