...И вся жизнь (Повести)
Шрифт:
Во время перерыва Светаев хлопнул Анатолия по плечу:
— Видал?
— Кого?
— Гляди, в центральной ложе.
С краю в центральной ложе сидели Олег Игоревич и Женя.
— А-а, — безразлично протянул Анатолий, — сегодня все пришли на матч.
Но Светаева не обманул безразличный тон приятеля, он решил подсыпать соли на его рану. Громко, чтобы слышали другие работники отдела писем, сказал:
— Все-таки у него нет самолюбия.
— У кого? — спросила Маркевич.
— У нашего главного. Чего водит в такие людные
Кровь прилила к лицу Анатолия, задрожали губы:
— Ты! Ты что сказал? — Анатолий схватил Светаева за грудь. — Да как ты смеешь так говорить о ней?! Подлец!
— Мальчики, мальчики! — встала между приятелями Маркевич. — Опомнитесь. Не забывайте, где вы находитесь.
Анатолий схватил Сергуньку за руку и стал пробиваться к выходу.
— Подумаешь, Печорин, дурак — шуток не понимает, — обидчиво сказал Светаев.
Павел Петрович, набросив на плечи куртку, сидел у письменного стола и, листая блокнот, записывал на отдельном листке дела, которые предстоит проделать завтра…
«Послать повторный запрос в областное управление связи»…
«Выступить перед воинами гарнизона»…
«Выяснить, устроили ли»…
В комнату вошла Тамара Васильевна:
— Ты чего закутался. Такой теплый вечер. Пошли бы по нашей тропе.
— Знобит что-то, Тамара.
— В такую теплынь? Где это ты мог простудиться?
— Сквозняки.
Зазвонил телефон. Трубку снял Анатолий. Позвал отца:
— Тебя, какая-то дамочка.
Незнакомая женщина, сильно волнуясь, попросила Павла Петровича немедленно приехать на улицу Соловьиную. Там какой-то гад, а еще инженер, открыл краны с горячей водой, а сам ушел. Вода затопляет квартиры.
— Звоните в скорую техническую помощь, — посоветовал Ткаченко и пообещал завтра зайти, чтобы увидеть все своими глазами.
— Нахалка, — возмутился Анатолий, — вечером звонить по такому поводу.
— Почему нахалка? — не согласился старший Ткаченко. — Кому приятно, когда ему на голову вода льется. Представляешь, сколько она ждала квартиру. Отказывала себе во всем, чтобы скопить деньги на новую мебель. И вот все это портится из-за какого-то рассеянного гражданина.
— Все это так. Но причем ты?
— Читала мои статьи. Поверила в их автора. Решила, что он справедливый человек. Вот и звонит. Мы с тобой, сынок, журналисты. Значит, наше время принадлежит людям, как время врачей, следователей, пожарных…
В дверь постучали. Анатолий иронически заметил:
— Народ нас знает, народ нас любит. Наверное, за тобой. Кто-нибудь из твоих подопечных снова напился, буйствует.
На этот раз он не угадал. Почтальон принес телеграмму из Москвы. Анатолия Ткаченко приглашали приехать в ЦК ВЛКСМ для переговоров о работе.
На недоуменные вопросы отца с матерью Анатолию пришлось объяснить, что это ответ на его просьбу. Он просил ЦК комсомола перевести его на газетную работу в любую
— Ну и глупо, — не выдержала Тамара Васильевна, — пошлют на край света.
— Не горюй, мама. На краю света, если газета выходит, значит, и люди живут.
— Рано тебе.
— Рано! — передразнил жену Павел Петрович. — Не в этом дело, мы в его годы с тобой половину Советского Союза объездили…
Тамара Васильевна, вытерев слезу, улыбнулась:
— Не представляю, Павочка, как ты будешь узнавать, когда там, в Ярославле, или где-нибудь в Якутске Толик домой возвращается.
— По телефону, по телефону, — буркнул Павел Петрович. — Журналист должен ездить, видеть мир, профессия наша беспокойная…
Анатолий, стараясь разрядить обстановку, сильно фальшивя, запел: «Орлята учатся летать, орлята учатся летать».
После отъезда сына Павел Петрович пришел в редакцию, запер на ключ дверь в кабинете Криницкого и сказал:
— Брось, Олег, полосы, все к черту, — разговор будет.
— Ты меня заинтриговал, слушаю.
— Бери в редакцию. Хочешь — по конкурсу, хочешь — так. Есть штат? Бери на зарплату, нет — готов работать на общественных началах.
— А здоровье позволяет? — испытующе посмотрел на старого друга Криницкий.
— Без нашей проклятой газеты — где найдешь рай?
— Хочешь в рай? Милости просим. Герасим Кузьмич, кстати, уходит на пенсию.
— Надумал все-таки?
— Нет, до этого он своим умом не дошел. В обкоме посоветовали, когда принес им очередную кляузу.
— Не радуйся. Этот легко не разоружится.
— Вместе воевать станем. Легче.
— Нет, Олег, в заместители к тебе не пойду.
— Почему? Я надеялся. В обкоме говорил…
Ткаченко неопределенно ткнул куда-то в область сердца — мол, здоровье не позволяет, и добавил:
— Поищи кого-нибудь моложе, энергичнее. Для дела больше пользы. Мне бы должность попроще.
Утром, когда Павел Петрович пришел в редакцию, первый, кого он увидел, был вахтер. Старик стоял с отверткой в руке. Под табличкой «Отдел публицистики» он привинчивал на дверь стеклянную планку, под которой была бумажка с жирно набранной фамилией: «Ткаченко П. П.». Увидев старого сослуживца, вахтер широко улыбнулся:
— С возвращением вас, Павел Петрович…
Думая о сыне, который еще недавно бегал по этим коридорам, Ткаченко ответил невпопад:
— Продолжение следует. — И, спохватившись, поправился: — Спасибо, старик, еще вместе поработаем.
— Это точно, Павел Петрович. Старый конь…
— Какой там конь, — махнул рукой Ткаченко и, открыв дверь, перешагнул порог кабинета.
ОТДЫХ НА МОРЕ
Повесть третья