...начинают и проигрывают
Шрифт:
Мешочник поспешно удалился, натянув на голую, как у Фрола Моисеевича, голову огурцом лопухастую ушанку, а Фрол Моисеевич, стеснительно пряча возле бока сверток, чем навлекал на себя еще большие подозрения, повел меня в свой кабинет.
— Кто это был?— спросил я.
Покосился на меня:
— Так, человек один.
— Друг?— Я, нисколько не таясь, глазел на сверток- пусть Фрол знает; вижу.
— Никакой не друг! Просто знакомый. Сосед — до войны рядом жили.— И неожиданно стал сдирать со свертка газетные шкуры.— Вот!
Передо мной
— Что такое?— не понял я.
— Как что?— в свою очередь удивился Фрол Мои сеевич и потряс шариками перед самым моим носом; в них что-то застучало, пересыпаясь.— Разве не понятно?
— Погремушки?!
— Ну… Алексей Васильевич родился у меня, внучок.
Вот человек и принес в подарок — он большой мастер на такие штуки. На, глянь-ка. Верно, здорово?
Я неловко вертел в руках веселые шарики, не решаясь поднять на него глаза…
Фрола Моисеевича долго убеждать не пришлось. Вопреки моим ожиданиям, он сразу признал возможность связи между обоими происшествиями. На мое осторожное, больше для перестраховки, замечание насчет всяких забавных случайностей сказал:
— Случайности у нас, верно, бывают. Но, я так счи таю, процентов десять, не более. На них списывать нельзя.— И тут же принялся уговаривать:— Только не по нашим с тобой зубам орешек. Отдай лучше, у кого зубы покрепче.— Но тут же безнадежно махнул рукой:— Да вас разве убедишь, пока сами себе лоб не расшибете.
Посоветовал:
— Начни с васинской вдовы. Только пообходительней с ней, травма у женщины какая, понимать надо.
Васиной дома не оказалось. На двери, продетый в тоненькие медные колечки, висел старинный амбарный замок.
Соседка сказала:
— На работу ушла Матрена Назаровна, еще с самого ранья. И сынок ейный тоже.
Я разыскал Васину в шумном, насыщенном терпкими парами цехе. Начальник, совсем еще молодой парень, пожалуй, помоложе меня, предоставил в мое распоряжение свою комнату, а сам пошел, как он сказал, «на обход огневых позиций"— цех считался фронтовым.
— Что ж вы сегодня не дома, Матрена Назаровна? я разглядывал крепкую еще, широкую в кости женщи ну.— Вам ведь до завтра разрешили.
— А что дома-то? Только сердце пущее болит в одиночку. На людях оно лучше — хоть забудешься на время.
— А сын?
— Стасик-то? Так ведь он тоже работает. На Колино место попросился, шофером. Такой же беспокойный, как…
Она не договорила, отвернулась, вытерла глаза уголком головного платка.
Я рассказал ей о цели прихода. Мне нужно побольше знать о Васине, о его жизни.
— А что вам сказать-то?— спросила она беспомощно.
— Все, что знаете.
— Ну… Женаты мы с ним с тридцатого года.
— Вы тоже из Мигаев?
— Нет, я сама-то отсюда, в их края случаем попала, после той войны, не в сами Мигаи — в Веселый Кут, верстах
— С тридцатого года, говорите?
А как же сын?— пришло мне на ум.
— Так ведь Стасик у него от первой жены-то. Померла она. А нам с ним господь детей не дал.
В общем, я узнал от нее все уже мне известное. Человек прямой, строгий, даже суровый, сам не пил и пьяных не терпел.
— Враги у него были?
Какие у Коли враги!— она подняла брови.— Раз ее лодырь какой, которого он погоняет за дело.
— А друзья?— зашел я с другой стороны.
Нередко самыми злыми нашими врагами оказывают ся именно те, которых мы числим в друзьях.
— И друзей особых, сказать, чтобы были, тоже нель зя. Если кто и заходил когда, то только из его же шоферни. Вот Бондарь у нас бывал, опять же Изосимов…
Я подсказал не без умысла:
— Клименко…
— Клименко? Какой такой Клименко?— Она вскину ла на меня недоумевающие глаза.
— А разве вы не вместе с ним сюда приехали?
— А, Тихон!— догадалась она.— Я и запамятовала, что Клименко… Нет, он раньше нас. Да и не любил его Коля, хоть они в Мигаях и жили в соседях. Жмот! Зарабатывал хорошо, а жену свою, Соню, в голоде держал.
Да и поколачивал исподтишка. И дочку тоже, пока за муж не выскочила. Вот и мается сейчас один, попивать стал.— Она, видно, не знала, что Клименко уже нет в живых.— А Коля такой: кого не взлюбит, так надолго. Вот и со Стасиком,— разговорилась наконец она.— Ведь надо же, отец с сыном десять лет в ссоре, даже больше… Ой, может, я совсем не то говорю?
— Нет, нет, это интересно… Почему же?
— Из-за меня все.— Матрена Назаровна тяжело вздохнула.— Вот не захотел Стасик, чтобы Коля опять женился, любил, значит, сильно мать-покойницу. Гово рит: женишься — уйду из дома. А ведь еще шестнадцати не было. И верно — ушел. Такой же упорный, как отец.
И ни слуху о нем, ни духу. Я говорю Коле: разыщи, не хорошо получается, один он у тебя. Нет, говорит, пусть он меня ищет, раз сам ушел… И вот ведь, нашел нас Стасик, теперь уже, когда его ранило и в госпитале лежал. Говорит, еще до войны искал, да письма все из Мигаев обратно возвращались. И то верно: не только мы оттуда выехали, соседи тоже…
У меня мелькнула совершенно невероятная мысль. Сын, оскорбленный женитьбой отца, двенадцать лет вынашивает планы мести. Наконец, предоставляется возможность. Он тайно приезжает в наш город, проходит в гараж…
Кто его пропустит на комбинат! И откуда ему знать машину отца, все обстоятельства… Да и появился он здесь уже после гибели Васина — нечего зря придумывать.
— Ваш муж знал, что он приедет?
— Да вы что! Сам пригласил! Как Стасик объявился, Коля стал от радости сам не свой. Письма ему в госпиталь слал чуть не каждый день — приезжай, сынок, вместе будем жить. Телеграмму дал от меня и от себя, часы считал. И вот…