«...Расстрелять!» – 2
Шрифт:
Столовую уже демонтировали, поэтому комсомольское собрание было решено проводить в кают-компании. Там все готово, и светильники протянуты.
С базы привели наш комсомольский «народ» – тех матросов, которые чудом не стоят на вахте. Тема собрания – патриотическая акция «Революционный держите шаг».
– Докладчик просит…
– Двадцать минут.
Докладчик – замполит. Он долго говорит о воинской дисциплине – ее нужно крепить, а вот матрос Куций прибыл из отпуска, и вслед за ним прибыла посылка с пятью литрами вина. Почтальон Пуськов, которому была адресована
– Кто желает выступить? Поактивней, тема актуальная!
Заместитель, после всеобщего пятиминутного молчания на актуальную тему, не выдерживает:
– Давайте все-таки послушаем, что же скажет матрос Куций, а то он валит на своего отца, на брата, на Пусько-ва, на социальное происхождение, на Молдавию, Но как в Молдавии узнали, что на свете белом существует такой Пуськов? Вот я бы, например, сидя в Молдавии, не догадался бы…
Куций встает, безвинные глаза его изучают потолок.
– Ну, я… это… это не я… это брат…
– Всем понятно? Садитесь, товарищ Куций! Кто желает выступить?
Всем понятно, поэтому все молчат. Приглашенный на собрание злой младший командир того самого, украшенного ублюдками типа «куций» подразделения ни с того ни с сего обращается к одному из моряков;
– Кузнецов! А вы почему молчите?! Почему не встанете и не скажете здесь то, что вчера вы мне говорили? Здесь же можно говорить. Вот вы и говорите. Встаньте и смело, не трусьте, доложите… о сапогах доложите…
Личный состав не любит сапоги. Сапоги на флоте никто не любит. Вечная война с одеванием флота в сапоги. Матросы их выбрасывают сразу же, как только получают, и надевают ботинки, снашивая их в хлам.
Кузнецов не трусит. Он просто не знает всех русских слов. И говорить его никто не учил. Он вскакивает и начинает:
– Не одену я сапоги… Я три года… не положено… да… они штабники… они перед комдивом ходят в ботинках… бербаза… а я в сапоги, да?.. Не одену… я три года в автономках… а теперь, в сапоги, да?
Замполит дает Кузнецову свое крепкое замполитское слово, что он, Кузнецов, наденет сапоги.
Кузнецов заикается с трясущимся лицом. Из-за беспросветной казармы, койки, холода, корабля, вот этого неснимаемого ватника, из-за того, что люди врут. Он не может говорить, у него горловые спазмы. Овладевает он горлом только для того, чтоб заорать.
– Не одену! Не одену сапоги! – бунтует Кузнецов. – Не одену! Сажайте! Вешайте!
– Товарищи! Есть предложение прекратить прения. Кто «за»?
И далее слушали постановление по патриотической акции «Революционный держите шаг».
В 18 часов того же дня прямо на докладе командиров боевых частей и служб сообщили: «Пожар в цехе номер пятнадцать!»
Дежурный по части тут же убегает. За ним исчезает АСО – аварийно-спасательное отделение. По кубрику наблюдается нервное перемещение офицеров. Конец рабочего дня, и никому не хочется напрягаться.
Старпом смотрит на зама, а зам на старпома. Старпом решает.
– Это учебная тревога. АСО убежало, и хватит.
Дополнительных вводных не поступает, и напряжение ослабевает. Офицеры для очистки совести слоняются по кубрику и спрашивают друг друга:
– Ты не знаешь, надо бежать по тревоге?
– А черт его знает.
– Да какой там бежать! Скажут, когда надо будет.
– А ты не знаешь, фактически горит?
Штурман, к которому обращен последний вопрос, оборачивается, секунду думает с нездешним взглядом И медленно, расставляя акценты, говорит:
– Где-е же най-ти от-пус-к-ной би-и-лет? Чистый бланк нужен… у тебя нет?..
На корабль прибежал только один офицер. Он из тех, у которых вечно зудит сзади. Горит фактически – у соседей.
В центральном его встречает вахта в ватниках. Общий хохот.
– Товарищ капитан третьего ранга, а мы все ждали вас, ждали. Все думали: где вы и кто же возглавит борьбу за живучесть?
– А ну, заткнуться! Всем встать! Где противогазы? Там может, люди горят!
Все встали, беззлобно заткнулись и пошли на пожар. Пожар потушили через час. Как ни странно, без жертв. На утреннем построении переписали тех, кто был не в сапогах…
Гробы
Молодой лейтенант-медик прибыл к нам на железо, когда мы в заводе стояли. Как раз шла приемка корабля от заводчан: вертелось, крутилось, в спешке, в пылюке; все носились как угорелые: каждый принимал свое. Медик тоже должен что-то принимать. Ничему не научив, его сразу включили в работу.
– Лий-ти-нант!!! – заорал старпом, когда впервые его увидел. – Я ждал тебя, как маму! Так, давай включайся. Там у тебя еще конь не валялся. Черт ногу сломит. Ни хрена не понятно с твоей медициной. Давай принимай, разберись.
И лейтенант включился в работу. Для того чтобы принять корабль или хотя бы боевую часть, нужно знать ведомость поставки, соображать в чертежах, в размещении, в табеле, в снабжении, в аттестате и еще черт-те в чем. И медику тоже нужно соображать.
Лейтенант ходил с потерянным видом двое суток: все включался. Вокруг него бегали, ставили, волокли, протягивали, поднимали, спускали, а он только существовал, причем в другом временном измерении.
Однажды он забрел на пульт главной энергетической установки в поисках отсечной аптечки.
– Слышь, доктор, – взяли его в оборот пультовые зубры, старые капитаны-обормоты, – а ты гробы принял? Нашел их уже?
– Какие гробы? – не понял лейтенант.
– Так у нас же гробы есть, – сказали ему, – ты что, их никогда не видел?
– Нет.
– Ну, ты даешь. Пора бы знать.
– Да откуда он знает?! Это же по двадцать четвертой ведомости, где все железки; ведра там разные и остальная мелочевка; в разделе обитаемости, по-моему. Короче, доктор, нам положено на борт два разборных гроба. Для командира и замполита. Остальных так кладут, а этих – сам понимаешь. В девятом отсеке, в районе дейдвудного сальника, шхера есть, бойцы ее одиннадцатым отсеком называют. Я их там сутки назад на дежурстве видел.