Шрифт:
Часть первая
Суета в рамках закона
Глава 1. Пролог в стиле XIII века
(3 августа, 7 часов утра)
Солнце несмело выглядывало из-за плеча покосившейся деревянной церквушки. Пустынные улочки посада, поросшие шалой, уже пожухшей под августовским солнцем травой, стекались к маленькой площади, забитой до отказа ревущим скотом. Громкий женский плач, доносившийся из церкви, а также нестройный хор поющих голосов
В церкви, несмотря на раннее утро, горело множество свечей. Их колеблющиеся блики освещали перепуганные женские и детские лица. Маленький, седенький попик, невнятно, нараспев тянул молитву. У его ног, тыкаясь ему в колени большой нечесаной головой, ползал юродивый. Он скулил особенно душераздирающе, и после каждого его истерического вскрика плач усиливался.
Попик нагнулся и ласково погладил юродивого по спутанным волосам; а тот, ухватив дрожащую старческую руку, припал к ней губами. Внезапно в его голубых, чуть ли не в половину изможденного лица глазах вспыхнул безумный огонек, полыхнул из-под ресниц, и как будто сорвавшаяся пружина разогнула худое тело. Юродивый, крича и нелепо размахивая руками, бросился к выходу и выбежал на площадь.
Там он начал метаться, расталкивая ревущих не доеных коров, стремясь выбраться с площади туда, где на невысоких стенах застыло плечом к плечу все мужское население маленького городка.
– С Господом нашим! Христом Всеспасителем! Постоим за веру христианскую! – надсадно выкрикивал юродивый, пытаясь перекричать жалобное мычание.
Коровы в страхе шарахались от него.
Сверкнув на солнце вороным оперением, горящая на конце стрела уткнулась ему в грудь, остановив на бегу. Юродивый упал и, дернувшись, затих.
И тут же, застывшие как на картине, ряды защитников как будто по команде ожили. Пущенные ими длинные стрелы, визжа на ветру, понеслись в чистое поле, где с нечеловеческими переворачивающимися душу криками, скакала дикая татарская конница.
Впереди всех мчался всадник в рыжем малахае. Порывы утреннего ветра рвали длинные лисьи хвосты, и они бились у всадника за плечами, как диковинные рыжие крылья. Прижавшись вплотную к длинной гриве своего низкорослого злого, как матерый волк, коня, он несся к городу – неотвратимый, как сама смерть, ужас которой маской застыл на лицах воинов стоящих на стенах.
Не доскакав до них метров пятьдесят, всадник резко осадил коня, который тут же застыл на месте – неподвижный, как скала, – и в считанные мгновенья, почти не целясь, выпустил десяток, не знающих промаха, стрел.
Вопль ужаса прокатился по стенам. А татарский кентавр, слившись с конем в единый беспощадный, неуязвимый организм, уже мчался дальше, уступив место своим воинам, прокладывающим себе путь в осажденный город каленым градом стрел.
Город горел во многих местах, и черный угарный дым стелился над зеленым полем, над бурыми оврагами и маленькой прозрачной речушкой, мирно текущей под косыми лучами восходящего солнца.
Всадник в рыжем малахае неожиданно вынырнул из густой дымовой завесы. Он оказался под самой стеной как раз в том месте, где окруженный кольцом одетых в серебристые кольчуги и шоломы гридней стоял воевода.
Тугая черная тень, разматываясь со свистом, заслонила солнце, петля змеей обвилась вокруг шеи, и день померк…
Воевода неестественно дернулся и, тяжело ударившись о край стены, рухнул в зелень травы. И через какой-то миг его тяжелое тело, захлестнутое петлей аркана, связанное накрепко саженями крепчайшей волосяной веревки, волоклось, подскакивая на ухабах, вслед за яростным всадником, несущимся под радостный дикий визг своих воинов к одинокому кургану, где под бунчуком с белоснежными конскими хвостами раскинулся нарядный ханский шатер.
Всадник на полном скаку подтянул тело воеводы, оставляющее глубокий зеленый след в высокой траве, почти вплотную к мелькающим в бешеном галопе копытам коня, которые, казалось, вот-вот разобьют лицо с глубоко сидящими остановившимися глазами и полуоткрытым задушенным ртом.
Но всадник, откинув назад гибкое тело, легко, как будто лишенную веса, выдернул свою добычу из-под самых копыт и, перекинув ее через шею коня, поскакал дальше.
Ханский шатер трепетал на ветру, как яркая заплата, пришитая к голубому плащу горизонта. Всадник же, с торжествующим визгом проскакав по крутому боку холма на самый кряж, господствующий над всей округой, медленно стянул с головы лисий малахай и утер им пот с темного, как будто чем-то вымазанного лица. Ветер шевелил его длинные, светлые волосы.
Вдруг за спиной всадника раздался шум мотора, и из-за раздувавшегося паруса шатра неторопливо выкатила блестящая на солнце черная «Волга». Ее появление ничуть не удивило пришельца из двенадцатого века. Не обращая на автомобиль ни малейшего внимания, он устало глядел вдаль, где, отражая солнце, лупили ярким светом в глаза окна шестнадцатиэтажных домов, вытянувшихся цепочкой вдоль шоссе, ведущего в аэропорт.
«Волга» подкатила ближе, и из нее выбрался человек в сером добротном костюме. Он подошел вплотную к морде коня и внимательно оглядел всадника, неодобрительно покачивая головой и прицокивая языком.
– Хорош! – наконец произнес он.
– Привет! – на чистом русском языке отозвался лжетатарин.
– Может, все-таки отпустишь человека? – спросил приехавший, кивая на воеводу, который по-прежнему кулем висел на шее коня.
Этого? – всадник рассмеялся. – Запросто.
Небрежным движением он смахнул с коня безжизненное тело, которое с глухим стуком шлепнулось на спину. Приезжий в ужасе глянул на упавшего, то тут же тоже рассмеялся. У воеводы вместо лица была грубо подмалеванная маска манекена.
– Когда же ты успел? – спросил он у всадника. – Я же все своими глазами видел.
– Плохо смотрел, значит… – попытался отшутиться всадник.
– Хорошо смотрел! – настаивал приехавший. – Не могу понять…
– Трюк есть трюк, Гена, – всадник улыбнулся, – тебе не понять… Тут ты правильно заметил.
– Ладно, ладно, – обиженно протянул Гена, – как-нибудь разберемся… Впрочем, старик, – он помахал перед собой воображаемой шляпой, – преклоняюсь. Могешь!..
Как учили! – всадник похлопал коня по холке.