04.1912
Шрифт:
Поэтому Мэри сказала:
— Симона, я не злюсь на тебя. Я знаю, что ты — моя подруга, ведь ты единственная осталась у меня после всего, что произошло.
Мисс Мэйд закрыла лицо руками и упала на постель. Её плечи конвульсивно дрожали. Мэри стояла у комода и неотрывно смотрела на мисс Мэйд. Крайне редко ей приходилось испытывать такое замешательство — замешательство, сквозь которое отчётливой звенящей нотой пробивался стыд.
Ладонь Мэри скользнула по острому углу комода. Она быстро подошла к мисс Мэйд, присела рядом и на мгновение замерла. Мисс Мэйд всё рыдала, пряча лицо в ладонях; теперь дрожали
— Прости и ты меня, Симона, — сказала она и привлекла ту в объятия.
Мисс Мэйд трубно засопела носом и обеими руками вцепилась Мэри в плечи. Хотя мисс Мэйд и была лёгкого сложения и никогда не отличалась особенной упитанностью, она повисла на шее у Мэри, тяжёлая, будто гроб. Она ткнулась Мэри носом в плечо и прошептала:
— Я действительно ничего этого не хотела…
— Я знаю, — сказала Мэри и склонила голову к плечу мисс Мэйд. Слёзы выступили у неё на глазах, — я знаю. Прости, что была так груба с тобой…
— Прости, — бессознательно шептала Симона, — прости меня, Мэри, прости… В течение всего нашего путешествия… я разочаровываю тебя, всё время разочаровываю!
Мэри поглаживала её по спине почти невесомо, и слёзы беспрепятственно скатывались по её щекам.
— И ты прости меня, Симона. И ты…
Сколько времени они просидели так, обнявшись и шепча бессвязные извинения, Мэри сказать не могла. Среди характеристик хорошей гувернантки значилась абсолютная пунктуальность, а Мэри была не просто хорошей гувернанткой, она была одной из лучших. И всё же она не уследила за быстрым бегом часовой стрелки — поэтому, когда она очнулась, оказалось, что мисс Мэйд уже давно должна спешить на палубу и готовиться к выгрузке на берега Квинстауна.
Обе они поднялись, не размыкая рук. Мисс Мэйд безотрывно смотрела на Мэри ярко-красными глазами со слипшимися ресницами. Её макияж совсем испортился: теперь со своими потёкшими румянами и размазавшейся губной помадой она походила на грустного клоуна, которому пришлось отсидеть пару суток в тюрьме за нарушение общественного порядка. Мэри крепче сжала ладони мисс Мэйд и усмехнулась.
— Ты выглядишь как сущая замарашка.
Мисс Мэйд тут же вырвала руку, выхватила носовой платок и вслепую стала сдирать косметику с лица.
— Это ничего, — пробормотала она с намёком на бодрость в голосе, — это ничего, Мэри, нанесу заново… макияж — не лицо! Я всегда могу придумать себе новое!
Она бодрилась, но её голос звенел жалко и пристыженно.
— Счастливой тебе дороги, Симона, — сказала Мэри, — надеюсь, что на новом месте ты…
— И тебе того же, — Симона решительно стёрла остатки румян с щёк и глубоко вздохнула. — Тебя и Лиззи ждут трудные времена.
— Мы справимся, — кивнула Мэри.
Она говорила так уверенно и спокойно, что сама себе верила, хотя у неё в голове не было ни намёка на план дальнейших действий. Мисс Мэйд понимающе кивнула и заспешила к своему чемоданчику, который так и лежал перевёрнутым, с разбросанными кругом вещами. Мэри присела рядом и стала собирать пеньюары, платья и книги с бесстрастной методичностью.
— В Америке вам придётся нелегко, — негромко произнесла мисс Мэйд, — ведь вы там будете совсем одни.
Мэри сложила ещё несколько платьев аккуратной
— Мы уже давно одни, — сказала она, — пока у меня есть работа, мне нечего бояться.
— Но ты ещё очень молода, — покачала головой мисс Мэйд. — Послушай, Мэри, мы давно знаем друг друга… понимаю, что мои советы могут казаться тебе глупыми, потому что сама я так и не смогла достичь того, о чём говорю тебе, но… но всё же, Мэри, нельзя замыкаться в своём одиночестве. Ты молода и прекрасна… ты намного красивее меня в двадцать два года, — она положила руку Мэри на плечо и грустно улыбнулась, — а даже у меня были романы, и я совсем не собираюсь на этом останавливаться!
Мэри стряхнула участливую руку мисс Мэйд и поднялась. Та осталась на коленях у своего раскрытого чемоданчика, сжимая в руках стопку бесполезного белья.
— Я не нуждаюсь в том, чтобы кто-то принимал мои обязанности на свои плечи, — сказала Мэри. — Ведь я рассказала тебе о том, как я смотрю на мир, когда мы встретились впервые.
В глазах мисс Мэйд поселилась грусть.
— Тогда ты говорила совсем другие вещи, Мэри.
— Я многого не знала, — отчеканила она, — что может знать девочка в тринадцать лет? Тогда моя жизнь была совсем иной. Я была так глупа, что считала тебя, Симона, человеком, достойным подражания.
Щёки мисс Мэйд слегка порозовели, и она задумчиво шмыгнула носом.
— Действительно, Мэри, — сказала она, — это была большая ошибка. Что я могла знать, когда мне было двадцать? Тогда мне казалось, что я уже проникла во все тайны мироустройства, и что все люди, все должности и все богатства должны немедленно пасть к моим ногам. Но, — она тяжело вздохнула и развела руками, — мне не везло…
— Поэтому не стоит рисковать, Симона, — задумчиво сказала Мэри, и перед мысленным взором её вспыхнуло неузнаваемое лицо Оливера Хаксли.
— Я дарила своё доверие недостойным, — хмыкнула Симона, — я никогда не была такой же рассудительной, как ты. Ты и в тринадцать лет была разумнее меня двадцатилетней. Уверена, что моя матушка представила меня вашей семье, чтобы наставить меня на путь истинный… не более того. Она совсем не ожидала, что её затея выльется во всё то, что случилось с нами сейчас.
Мэри скупо усмехнулась.
— Это верно, — произнесла она. — Укладывай вещи, Симона. Мы не можем влиять на свою судьбу: всё, что с нами произойдёт, во власти господа. Я не хочу беспокоиться о том, что я не в состоянии предотвратить.
Мисс Мэйд деловито затолкала свои в чемодан и взгромоздилась на крышку. При помощи неженских усилий и, несомненно, божьего покровительства мисс Мэйд удалось закрыть чемодан и даже его поднять. Чемодан заметно пополнел за время пребывания мисс Мэйд на борту «Титаника», он раздулся так, что, казалось, ткни в него пальцем — и он тотчас же лопнет.
— Это всё мои глупышки, — снисходительно улыбнулась мисс Мэйд, покачивая чемоданом с изяществом леди. Несомненно, она имела в виду исключительно добропорядочных женщин, с которыми свела знакомство на корабле. — Они отказывались отпустить меня, ничем не одарив.