05-Мой престол - Небо (Дилогия)

Абрамов Сергей Александрович

Праздник отгуляли в Галилее, после чего Петр отбыл в Иерусалим, туманно объяснив поход срочной надобностью. Да Иешуа не особо интересовался самостоятельными передвижениями Петра, его в последние недели весьма занимали полутайные-полуявные разговоры с то и дело возникавшими на горизонте зилотами друзьями Иуды и Симона, да много времени и сил отняла подготовка собственного «синедриона».

Петр махнул в Иерусалим, как обычно — через Службу Времени, а Иоанн, который был ему нужен в столице Иудеи, шел сам по себе — с заходом в Вифанию, к Лазарю. Забавно, но Петр полагал, что спокойному и могучему аскету весьма по душе пришлись тихие беседы с милейшей юной Марфой, которые велись ими вдвоем но наедине! — по вечерам под старой смоковницей, когда Иешуа с учениками останавливался в Вифании или, точнее, в Бейт-Ханании. Но это — так, к слову…

Петр сидел в своем доме в Нижнем городе, в котором в общем-то

прижился за минувшие годы, хотя никогда подолгу здесь не оставался: день-второй, не дольше… Он потягивал из хорошего стеклянного цветного бокала хорошее прошлогоднее вино из виноделен с Голанских склонов и невесело думал о том невеселом деле, что предстояло начать и, как бы кто тому ни противился, завершить. Года полтора назад, когда Иешуа впервые понесло в Иерусалим с мимолетной разрушительной миссией, которая, к счастью, закончилась всего лишь мирной покупкой белого голубя в торговых рядах Царской Базилики, а потом произвольным размножением оного до девяти персон в голубом небе пригорода, в тот самый момент Петр, уже плюнувший на необходимость реальных объяснений каждого чуда, совершаемого Иешуа, успокоил себя привычной мыслишкой, что, мол, не так уж долго терпеть осталось все эти незапланированные и необъяснимые чудеса, все полегоньку идет к четырежды описанной в вышеназванной Книге Книг развязке. Наивный — он тогда верил, что уж развязка-то произойдет точно по Канону: арест, распятие, воскресение, вознесение и — дальше со всеми положенными остановками типа крестовых походов, крещения Руси, инквизиции etc. Сегодня он не поставил бы и затертой лепты против новенького динария за то, что Иешуа позволит кому-либо когда-либо планировать события помимо него. Он просто не заметит ни планирующего, ни его планов, а пойдет так и туда, как и куда решит пойти сам — заранее ли, спонтанно ли. Другое дело, смех смехом, но события в общем-то не сильно отклонялись от некоего жесткого стержня, на который их потом нанижут (или давно нанизали, если быть точным…) евангелисты канонические и апокрифические. От совсем голого стержня. Да, они, события; не слишком походили на описанные в подробностях, но Петр, повторим, давно не заботился о подробностях. А заботило его этакое милое и простенькое несоответствие именно стержню: Иешуа совсем не собирался подвергать свою персону аресту, распятию и прочим евангелическим радостям. Он, напротив, собирался жить и действовать — причем весьма активно и вопреки мрачному несогласию Петра с этими действиями. Считал: не согласен — не участвуй, никто тебя не заставляет, у тебя, дорогой Кифа, и так дел по горло, а с зилотами я и сам разберусь…

Зилоты в Канон не вписывались. Они вообще никуда не вписывались — дикие, невежественные, агрессивные и заряженные вздорной ненавистью ко всем, кто не с ними. Обыкновенные бандиты — по ментальности, лишь вольно взявшие на вооружение нехитрую антиримскую идеологию, скорее даже — прикрывающие ею обычный разбой. Если честно, считал Петр, они использовали Иешуа, его бешеную в Галилее популярность, а он, напротив, был уверен, что сам использует их. Когда будет надо, тогда и использует.

Иоанн, к слову, был согласен с Иешуа — но в том лишь, что тот работает с зилотами втемную, вертит ими, как хочет. Иоанну совсем не нравилась сама идея активной борьбы. Он утверждал, что любая действенная активность, любая собранная в крепкий, но небольшой кулак сила достаточно быстро будет подавлена куда большей силой, которую и собирать-то не надо, она сама по себе существует и весьма соскучилась по живому делу. В крепости Антония, например, существует. Не говоря уж о Кесарии. И уж совсем не говоря о недалекой Сирии… А когда сила, запальчиво и неразумно собранная зилотами под флагом мирного, по сути, галилейского Машиаха, будет подавлена, неизбежно умрет и дух, который как раз медленно, но очень верно овладел едва ли не половиной земли Израильской и вживается дальше, дальше — в души, в головы, в мысли. В землю эту нищую вживается, корни пустил, ростками пробился. И сам всерьез становится силой. Которую не сломать и не уничтожить — она, в отличие от силы оружия, невидна, — нематериальна.

Сила эта — вера, которую дал людям Иешуа. И он отлично знает, что она сила, извините за невольную тавтологию, но почему-то хочет разбавить ее теми, для кого слово «вера» — пустой и невнятный звук. Зачем? Для каких таких высших целей?.. Нет ничего выше веры, вздор, вздор!..

— Пора спасать Иешуа, — сказал Иоанн однажды. Был Назарет, был поздний вечер, был злой спор между Иешуа и двенадцатью. — Пора спасать веру. Пора спасать дело наше.

— Пора, — согласился Петр.

Похоже, они разное вкладывали в понятие «спасать», но дело стало общим. За этим Петр и ждал Иоанна в Нижнем городе. Иоанн вошел без стука, неслышно

ступая по камню мягкими кожаными подошвами.

— Я не опоздал? — спросил, не здороваясь.

— У нас пока есть время, — сказал Петр. — Кайафа ждет меня только вечером.

— Кайафа? Первосвященник? Тебя?!

— Нет, конечно. Он ждет тайного визита эллинского посланника, о приезде которого ему сообщили на той неделе.

— Кто сообщил?

— Было кому, — привычно ушел от ответа Петр, и Иоанн неожиданно обозлился:

— Послушай, Кифа, я трое суток иду к тебе в этот странный дом из Нацрата, я даже не захожу к Лазарю в Бейт-Хананию, чтобы повидать Марфу. Ты сказал в тот вечер, когда мы поссорились с Иешуа, — прийти, и я пошел не спрашивая — как всегда, как обычно. И вот я здесь, я устал, как последний верблюд в караване, я день и ночь не держал во рту даже гнилой смоквы, а ты — вместо того чтобы объяснить, что происходит, вместо того чтобы дать мне д хотя бы кусок хлеба, ты смеешься надо мной… Какой Кайафа? Какие эллины? Что за бред?..

Петр встал с кушетки, сходил в соседнюю комнату и вынес оттуда поднос с холодным бараньим мясом, зеленью, хлебом. Поставил на стол перед Иоанном, долил тому вина из узкогорлого египетского кувшина. Равнодушный по жизни ко всякого рода роскоши, он почему-то время от времени покупал в этот дом дорогие вещи, словно не он сам, а именно дом того требовал для себя, ибо изначально, от первого хозяина, был добротным и небедным. Разбитая дешевая глиняная кружка, которую сто лет назад двигал по столу — по этому самому, кстати, мраморному, дорогому, — двенадцатилетний Иешуа, обучавшийся телекинезу, сегодня в доме и не нашлась бы…

— Извини меня, — сказал Петр. — Поешь, конечно, сначала. Я не подумал… Что Марфу не повидал — ну, не беда, она привыкла ждать, она хорошая девочка. На обратном пути вместе зайдем, я с Лазарем как раз побеседую… А сейчас давай выпьем за то, чтобы все у нас получилось… — Он поднял кубок с вином.

— Что получилось? — уже невнятно, уже с набитым ртом — видно, и впрямь проголодался мощно, — спросил Иоанн, подымая в ответ свой кубок и чокаясь с Петром, что вообще-то не принято было в этом мире, но что ненавязчиво насадил Петр — по крайней мере в их компании.

— Ты ешь, ешь, а я стану рассказывать.

Как начать, думал Петр, с чего начать? Как сказать одному из самых близких Иешуа людей, что тот должен погибнуть? И не просто умереть, но — мученической, страшной смертью. Да, ради веры! Да, ради собственного Воскресения! Но это-то, кстати, как объяснить? И еще кстати — как сделать, чтобы Иешуа не умер на кресте?.. Впрочем, не здесь сложность, это как раз проще простого, даже не чудо — так, прихоти физиологии. А вот что насчет Вознесения?..

Не одному Иешуа, выходит, творить чудеса…

Но до сотворения чудес еще пахать и пахать. Вот, в частности, род пахоты: объяснить Иоанну задуманное. Или пока — не задуманное, а лишь вчерне намечаемое. Впрочем, причины Иоанн понимает сам, вот выводы из них — это даже Петру, к ним пришедшему, пока до конца понять, вернее, принять — сложновато…

— Понимаешь, Йоханан, — занудно начал Петр и вдруг сам на себя обозлился: чего он резину тянет?

Иоанн с ним — двадцать с лишним лет, едва ли не день в день, особенно — в последние годы, и уже нельзя однозначно сказать, кто из них в кого больше вложил за эти бесконечные два десятилетия — Петр в Иоанна или наоборот. Высокопарно выражаясь, они — сообщающиеся сосуды, и, кстати, без добавления всякой технической мистики вроде пресловутой матрицы — что было, что имелось в наличии, то и вложено, а что вложено, то и выросло. Близнецы-братья, кто более матери-истории ценен? Время покажет — кто более. А пока его вовсе нет, особенно — на дурацкие политесы.

— Сиди и не падай, — сказал Петр. — Мы говорили в Нацрате, тогда, ночью, что веру и дело пора спасать. Пора — не то слово. Иешуа по-прежнему радеет о Царстве Божьем, здесь, полагаю, ни у тебя, ни у меня к нему нет претензий. Но не слишком ли конкретно и приземленно начал он понимать этот термин?.. Царство Божье на земле — так. Царь — он сам, допустим, я не против. Но для меня, Йоханан, Царство Божье — это царство духа, в первую и главную очередь. Так считали у вас в Кумране, так всегда считал сам Иешуа. Это царство истинной и непоколебимой веры, для которой состояние материи — дело двадцать пятое, а если веру надо подкреплять физическими действиями — я не имею в виду чудеса, которые творит Машиах, я имею в виду вполне реальную силу, на которой он хочет выстроить Царство, — то грош цена такой вере. Мы вон ее имеем в избытке… — Он кивнул в сторону двери, за которой — где-то не слишком далеко, — стоял Храм. Бесконечные жертвоприношения, деньги, воровство… «Всесожжения ваши неугодны и жертвы ваши неприятны мне» — помнишь, в книге пророка Ермиягу?.. А если еще оружие?..