1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II
Шрифт:
— Ладно, посмотрим!
Как курьез, может быть, нелишне упомянуть пана Овсяны, поляка, сосланного по польским национальным делам. В 1849 г. он был сослан в Забайкалье, едва ли не в каторгу; затем амнистирован и возвратился в Царство Польское. Около 1878–9 г. в Варшаве была раскрыта попытка национально-революционной организации, ставившей себе целью независимость Польши. Было, по словам Овсяны, образовано нечто вроде тайного правительства, в котором пану Овсяны принадлежало положение «варшавского воеводы». Дело окончилось административным порядком, в Сибирь было сослано человек восемь, в том числе и Овсяны, Из других я припоминаю одного лишь А. Шиманского, сосланного в Якутию, не лишенного дарования беллетриста, кончившего, однако, весьма печально (впоследствии был разоблачен как осведомитель).
Когда стало известно, что казачьим сходом поставлен приговор относительно политических ссыльных,
Как и следовало ожидать, гора родила мышь: в дело вмешались жандармские унтера. В то время как полиция в лице исправника Трофимова и его помощника растерялась и не знала, что предпринять, старший жандармский унтер отправился к казачьему прапорщику и потребовал вторично собрать сход, а когда тот собрался, обратился к нему тоном грозного начальства, совершенно игнорируя плюгавого прапора. Смысл его грозной филиппики был тот, что раз правительство сослало сюда государственных преступников, то, следовательно, так и следует и никто не смеет противиться этому. «А вы что сделали: оказываете сопротивление распоряжениям правительства? И какой болван вас надоумил?» и т. д. «Да знаете ли вы?» и т. д. Нашумел, накричал, грозно посверкал глазами и удалился со схода, не удостоив «начальника» и взглядом.
Тем дело и окончилось. Мы, конечно, никто этой речи не слыхали, но слышали о ней от казаков, бывших на сходе. Эпизод был исчерпан и быстро забыт. Для сургутян вместе с тем было исчерпано и самое событие 1 марта 1881 г.: о нем поговорили, присягнули новому царю, еще поговорили — и забыли. Нужно полагать, навсегда. Внешний мир сургутян интересовал в весьма малой степени, как что-то чужое и чуждое, их не касающееся.
Этим я мог бы и кончить, но мне хочется сказать два слова еще об одном обстоятельстве, имевшем некоторое отношение к 1 марта.
Весной я перебрался на другую квартиру, хозяйка которой — старушка — ко мне была очень расположена. Я занимал отдельную комнату, и мне у нее было очень хорошо.
Как-то хозяйка пришла ко мне в комнату со словами: «Вот тебе от меня!» — прибила гвоздиками к стене, над изголовьем моей постели, первую телеграмму об убийстве Александра II, изданную в Тобольске.
Как я ни просил ее убрать телеграмму, мне совершенно ненужную, она стояла на своем.
— Нет, пусть висит! Пусть! — повторяла она упрямо.
Я прожил у нее еще месяца два, до самого отъезда, а листок с фамилией «злодея» Рысакова продолжал висеть у меня над изголовьем… Так я и не понял, что это такое: своеобразное выражение симпатий хозяйки ко мне или не менее своеобразная демонстрация против меня? Не знаю.
Печатается по: Каторга и ссылка, 1931, № 3, с. 130–138.
В. М. Флоринский
ВОСПОМИНАНИЯ
<…> 2 марта Казань, как и вся Россия, принимала присягу новому воцарившемуся Государю Александру Александровичу. И в этом случае наш университет не мог обойтись без крупного скандала. Почти все студенты, в числе не менее 700 человек, собрались в актовом зале и устроили здесь колоссальную сходку. На приглашение ректора пожаловать в церковь (рядом с актовым залом), где должна была совершиться присяга, они ответили, что присягать не будут. Тем временем на кафедру взошел один из студентов, медик 5-го курса Н., и обращается к товарищам с такой речью: «Господа! Старая пословица говорит: de mortuis aut bonum, aut nihil. [29] Это глупая пословица. В жизни нужно говорить только одну правду, невзирая на то, хороша она или дурна. Такую правду я и намерен вам сказать про покойного Государя». В это время в актовом зале была налицо вся университетская инспекция, с ректором и проректором во главе, и многие из профессоров, привлеченные необыкновенною сходкой. Успел приехать и попечитель Шестаков, которому было дано знать о беспорядке. Увещания прекратить сходку не имели никакого успеха. Лишь только попечитель или ректор заведут
29
О мертвых хорошо или ничего (лат.).
По этому образчику можно видеть, в каком положении находятся наши университеты. Тяжело и стыдно заносить такую повесть на страницы дневника, но это необходимо для характеристики времени. Здесь обращает на себя внимание не сама сходка (к ним мы уже привыкли), а повод к ней и отношение к ней местных властей. Возмутительная дерзость студентов, которой трудно приискать название, обращена была в какую-то глупую шутку. О ней не только не сообщили министерству, но не сделали даже никакого замечания более выдающимся участникам и коноводам. Как будто все это произошло в порядке вещей. Оратор Н. в том же году благополучно окончил курсы и, как стипендиат, получил место врача в одном из областных городов Западной Сибири. Пройдет ли у него с годами и с более зрелым разумом прежний юношеский чад? Вероятно, пройдет, и он когда-нибудь, может быть под старость, в глубине своей совести устыдится своего неуместного красноречия. Но до того времени сколько посевов своего незрелого разума он распространит на жизненном пути и сколько юных, таких же неразумных, голов совратит с пути истинного!
Кроме сходки казанские студенты проделали и другую, не менее дерзкую, выходку. После получения телеграммы о кончине Александра II они скупили в магазине канцелярских принадлежностей купца Печаткина всю почтовую бумагу, налитографировали на ней множество экземпляров возмутительных прокламаций и в первую же ночь расклеили их на всех фонарных столбах и на других видных местах, где обыкновенно расклеиваются городские афиши. Утром полиция, конечно, сорвала все эти воззвания к народу и тут же без труда расследовала, у кого и кем была куплена такая масса почтовой бумаги. Оказалось, что ее купили студенты. Легко было узнать по почерку литографированных листков, кто именно занимался этим художеством, но такие расследования не признали нужным производить. Губернатором в Казани в это время был генерал Гейне, человек очень мягкий и добрый, сочувствовавший молодому поколению. И на это дело посмотрели сквозь пальцы, как на невинную шутку.
В связи с прокламациями произошел один забавный случай в соборе во время панихиды по усопшему Государю. На полу соборного храма полиция подняла заряженный револьвер. В первое время подумали, не есть ли это признак какого-нибудь злого умысла, по потом разъяснилось, что револьвер принадлежит бывшему генерал-губернатору Восточной Сибири, барону Фредериксу (жившему в Казани после своей отставки). Барон, напуганный прокламациями, вообразил, что в городе может вспыхнуть мятеж, и, отправляясь в собор на молебствие, захватил с собою на всякий случай огнестрельное оружие, положив его в боковой карман шинели. Лакей, которому была передана эта шинель, нечаянно вытряхнул из нее револьвер и таким образом был причиною некоторого смущения полиции…
Печатается по: Русская старина, 1906, № 6, с. 613–615.
Г. К. Градовский
1 МАРТА 1881 Г
<…> Я возвращался через Дворцовый мост. Погода была ясная, солнечная, воздух мягкий, снегу много. Дышалось легко, в приятном сознании законченной работы и воскресного отдыха.
Около Зимнего дворца было пусто; пустыней отдавала и Дворцовая площадь, с ее монолитной колонной и торжественной колесницей на арке Главного штаба. Какою мощью, какими победами и лаврами гласит эта молчаливая площадь! Сколько величия и красоты виднеется в Зимнем дворце, созданном гениальным зодчим, умевшим сочетать громады здания с легкостью воздушных колонн и украшений!.. По обширности и красоте дворец вполне отвечает великому народу и тысячелетнему государству.