10-я симфония
Шрифт:
Рассуждая о Шуберте, Даниэль совсем потерял нить разговора, и судье пришлось вернуть беседу в нужное русло:
— Как по-твоему, какими еще мотивами мог руководствоваться Томас, скрывая то, что вчерашняя партитура целиком принадлежит Бетховену?
— Наверное, тщеславием, — ответил Даниэль.
— Ты мне сказал, что мелодии, прозвучавшие на концерте, принадлежат Бетховену. Разве мелодии не самое главное в симфонии?
— В случае с Бетховеном — нет. Гениальность Бетховена в том, что из крохотных кусочков музыки, словно из деталей «лего», он создавал грандиозные произведения. Возьмем, к примеру, Пятую симфонию: первая
— Потому что он ее украл?
— Конечно. Если я найду в твоем доме сокровище и захочу его унести, ты справедливо скажешь: «Прости, но сокровище принадлежит мне».
— Предположим, что это сокровище, то есть рукопись Десятой, существует и Томас получил к нему полный или частичный доступ. Сколько такая рукопись может стоить на рынке?
— Точно этого не скажет ни один эксперт. Но я уверен, не меньше нескольких миллионов евро.
— Больше десяти?
— Очень может быть. Песня битлов «All you need is love»… [8]
8
«Все, что тебе нужно, — это любовь» (англ.).
— Я ее знаю. Единственная песня, которую я могу напеть, потому что она начинается, как «Марсельеза».
— Да, эта. В прошлом году один фанат купил рукопись Джона Леннона за миллион долларов. Хотя это просто популярная песенка, которую все знают. А рукопись Десятой, если она существует, была бы неизданной рукописью Бетховена, быть может, самой важной находкой в искусстве за последние несколько веков. К тому же ее появление положило бы конец «проклятию Девятой», — заключил Даниэль таким зловещим тоном, что судье показалось, что это говорит не он, а жуткий владелец далекого замка в Трансильвании.
— Какое проклятие?
Судья постаралась напустить на себя безразличный вид, но Даниэль услышал в ее голосе некоторое беспокойство. Конечно, речь шла не о смятении, а о простом и вполне законном любопытстве, хотя слово «проклятие», казавшееся Даниэлю смешным, несомненно, произвело на его слушательницу сильное впечатление. Он со стыдом подумал, что судья может принять его за человека, который верит в любую ерунду, и попытался закрыть тему, уклонившись от дальнейшего обсуждения:
— Это глупости. Городские легенды. Художественная ценность Десятой симфонии…
— Об этом расскажешь после. А пока объясни мне, что такое «проклятие Девятой».
— Это предрассудок, распространившийся среди музыкантов после смерти Бетховена. Будто все сочинители симфоний умирают после завершения Девятой. К примеру, Малер, несомненно веривший в проклятие, попытался обмануть судьбу. Закончив Восьмую симфонию, он не стал сочинять Девятую и написал «Песнь о земле». На самом деле это была симфония для тенора, контральто и оркестра, но так как Малер не назвал
— А есть другие случаи?
— Очень много: Брукнер, Шнитке, Воан-Уильямс, Эгон Веллес. Русский композитор Александр Глазунов, завершив первую часть Девятой симфонии, больше к ней не возвращался, тем самым он избежал проклятия и прожил еще двадцать шесть лет.
— Ты веришь в это проклятие?
— Нет, но мне жаль, что я скептик. Мир был бы гораздо интереснее, если бы существовали паранормальные явления.
В ответ на это судья сделала признание, которое он предпочел бы не слышать:
— Со мной все наоборот. Я не хочу быть суеверной, но ничего другого мне не остается. По роду своей деятельности я слишком часто сталкиваюсь с разными ужасами, чтобы не верить в злокозненные силы, которые постоянно вмешиваются в нашу жизнь. Словом, я переиначила знаменитую фразу Джозефа Конрада, звучащую примерно так: «Верить в сверхъестественное происхождение зла совсем не обязательно: для совершения самых гнусных деяний вполне достаточно людей». К тому же я родилась тринадцатого числа, тринадцатого вышла замуж, тринадцатого родилась моя дочь и тринадцатого я попала в автокатастрофу. Число тринадцать преследует меня — к добру или к худу.
— Следующее важное событие произойдет с тобой четырнадцатого.
— В моем возрасте вряд ли со мной произойдет что-то важное, будь то тринадцатого числа или, как ты сказал, четырнадцатого. Разве что я перееду в другой квартал.
— Или найдешь убийцу Томаса?
— Вряд ли мы его поймаем. Я по опыту знаю, что убийства раскрываются либо сразу, либо никогда. А у нас пока нет никаких предположений относительно того, кто мог бы это сделать.
— Но в одном мы можем быть уверены: если Десятая симфония существует, она должна иметь исключительную художественную ценность. Известный композитор Арнольд Шенберг как-то заметил: «Вероятно, Девятая — это некий рубеж. Кто хочет его перешагнуть, должен уйти. Наверное, Десятая возвестила бы нечто такое, чего нам знать не дано, для чего мы еще не созрели».
— То, что ты сказал, звучит ужасно. Запретный порог, дверь в замке Синей Бороды.
— Меня это тоже пугает. Шенберг представляет это так, как будто мы должны едва ли не благодарить Бога за то, что он забрал к себе Бетховена прежде, чем мы смогли услышать его Десятую симфонию. Как будто композитор хочет нам сказать, что звуки этой симфонии повергли бы нас в смятение и трепет, как Дориана Грея, героя книги Оскара Уайльда, когда он в последний раз увидел свой зловещий портрет. Быть может, Десятая симфония могла открыть нам столь чудовищные грани человеческой души, что Богу, всегда считавшему нас малыми детьми, пришлось позаботиться о том, чтобы избавить нас от этого познания.
— Ты веришь в Бога? — спросила судья, слегка прихлебнув горячего травяного чая, который только что принесли.
— Здесь, как и в случае с суевериями, приходится быть агностиком.
— Но ты только что сказал, что Бог считает нас малыми детьми. Разве это не доказывает его существования?
— Я хотел сказать, что в Библии Бог обращается с Адамом и Евой как с малыми детьми. Он говорит, чтобы они не пробовали плода с древа познания добра и зла, но не объясняет почему, возбуждая в них тем самым любопытство.