100 shades of black and white
Шрифт:
— Как долго?
— Сколько потребуется, приятного дня. Сэр.
До конца дня она снова не разговаривает, разбирает в кассе звенящие четвертаки, и они дробно перестукивают, распадаясь по своим местам.
Всему свое место, Кайло. Всему свое время.
Он пролистывает все свежие газеты напоследок, любая, даже самая крохотная деталь, вроде фразы — Проезд к церкви перекрыт до выходных в связи с оползнями — может все изменить.
Абсолютно все.
Поднявшись с места, Кайло сворачивает
— Держи, — он протягивает ей целую пригошню разномастных монет. Все с разных городов, все с разных рук, ровно столько, чтобы нарушить гармонию, уже подсчитанную и выверенную. — И знаешь, я не собирался забирать тебя с собой, Рэй, — впервые он произносит ее имя вслух, и оно звенит, провисает в воздухе острой нитью.
— Тогда что? — принимает их и сметает поверх остальной мелочи, разрушая симметричность блестящих рядов.
— Может, я тоже просто жду.
Она приходит к нему уже после полуночи, когда Кайло не спит.
Он все еще в кровати, заложивший руку за голову, рассматривает потолок, по которому лениво ползут тени с улицы. Одна из них, тонкая, плавная, не принадлежит темноте, она и движется судорожно, замирает рядом с дверью.
— Там незаперто, — слегка повышает он голос, стенки мотеля такие тонкие, что слышно любой шорох. Незачем рвать горло, тем более, что она и так это знает.
Конечно, не заперто.
Рэй застывает на пороге, оглядываясь. Ее глаза уже привычны к темноте, а может, и обстановке номеров, кто знает, и она уверенно идет к кровати.
— Я ненавижу, когда меня жалеют.
— С чего мне жалеть тебя? — Кайло пожимает плечами и откидывает край одеяла, приглашая присоединиться. Она видит, что он без одежды, видит белизну его тела. Ей нравится? Однозначно нет.
— И я терпеть не могу, когда ко мне прикасаются, — она выставляет новое условие, но все же тянется к горловине блузки, расстегивая ее. Аккуратно снимает и укладывает на стул, где уже лежит его одежда, приготовленная к последнему акту.
— Я могу надеть перчатки, если так хочешь.
— А ты можешь…
Он может все, и в этом заключается смысл. Связать, прикрыть глаза непроницаемой повязкой, обезличить, обескровить самое значение желания, оставив не больше, чем жар, тянущийся от тела к телу.
Он знает эту сладость, не столько секса, сколько владения, отдачи и взаимовыгоды.
Рэй стонет под ним и выгибается дугой, и белые полоски, ровные, напоминающие украшение, расползающиеся по рукам и бедрам, одни старше, другие свежее, последняя еще кровоточит, поблескивают в неверном свете фонаря, пробившегося сквозь стекло.
Она бьется под его руками, и у ее вспотевшей кожи вкус сахара, слегка притопившего
А потом он собирается, увязывает волосы в хвост, накидывает поверх одежды прозрачный дождевик, и он слабо шуршит.
— И куда ты идешь? — в его постели Рэй кажется совсем маленькой, как те темные пятнышки, что рассыпались по простыням, от нового пореза. Незначительной. Ее глаза, лишенные повязки, ясные и не затуманены насыщением.
— В церковь, — поколебавшись, он все же отвечает ей. — У меня осталось кое-какое дело. Когда захочешь уйти, оставь ключ под ковриком.
Что сейчас говорит в нем? Глупость? Бравада?
— Полагаю, не для того, чтобы молиться.
— Нет.
— Ясно, — внезапно становится слишком темно, даже света десятков фонарей не хватит, чтобы прочесть выражение ее лица, — удачи.
Когда под пальцами дрожит яремная вена, расслаивается старая кожа, отпуская последний грех пастору, чье настоящее имя Сноук, Бен чувствует покой. Точно на него сверху вот-вот обрушится свод церкви, погребая под собой. Осталось последнее и самое важное. Рэй.
Наутро — ее нет в его постели, нет даже ее запаха, и испорченная кровью простынь исчезла, оставив только серый, погрызенный матрас — он отправляется в уже почти родную забегаловку. Выпить кофе напоследок.
Там не пробиться от одинаковых форм, от гомона голосов, от вяло переругивающегося шума раций. Весь город на ушах, и только Рэй — островок спокойствия и безразличия — медленно разливает кофе по картонным стаканчикам.
Она даже кивает ему, пальцы вцепились в кофейник до белизны.
— Я уезжаю, Рэй, — он протягивает ей десятку. Перекрученная вдоль, она напоминает канат, за который можно ухватиться и бесконечно тянуть в свою сторону. До победы. Или поражения.
— Я знаю, — она не берет деньги. — Он… он был отвратительным человеком, и мне его не жаль, — ее последние слова словно ставят точку на невысказанном предложении. — Ты сказал, что ждал, так?
Кайло кивает, принимая с ее рук чашку. Их пальцам еще далеко до рокового столкновения, но она хотя бы уже не боится делать это.
— Ты ждал меня? — Рэй дрожит, ее пальцы подрагивают, вцепившись в белый край, весь мир забавно вздрагивает каждый раз, когда она моргает. Это называется зацикленность, Кайло. Еще одна капля в море других недостатков, угнездившихся под черепной коробкой.
— Да.
— Тогда идем, — она стягивает с груди передник, и это отдает фальшью сказки, она закатывает рукава, и белесые полоски на коже просто светятся словно узоры.
В последнем глотке почти нет кофе, сплошной сахар. Такой сладкий, что сводит зубы.