– Традиции, яблоки, Спас… ерунда это всё, – недовольно бубнила Степановна, передвигаясь осторожными шажками в сторону супермаркета.
Стояла обычная августовская жара, и пенсионерке, не один год маявшейся сердцем, с неимоверным усилием давался каждый метр. Не радовало даже щебетание окрестных пичужек.
– Чего ворчишь, Ксения? – услышала стенания соседки возвращающаяся с рынка тучная Инна Григорьевна. – Ходить полезно, косточки разомнутся.
Степановна глубоко вздохнула. Как объяснить грубоватой бабе про сердечную болезнь?
– Тяжело, жара…
– А традиции каким боком, старая? – самодовольно подколола Григорьевна, гордившаяся пятилетней разницей в возрасте.
– Так яблок в
доме нет, а вдруг как внуки нагрянут, – пропустила шпильку Ксения.
Инна бросила насмешливый взгляд:
– Приедут, как же, жди!
– А то. С Милочкой вчера по телефону разговаривала, она пообещала.
Григорьевна хохотнула:
– Вертихвостка твоя? Когда это она слово держала?
Знать бы тебя забыла, а ты всё названиваешь!
– Молодая, у неё свои интересы, к учебному году готовится, – встала на защиту любимицы Степановна. – И Славик…
Но Григорьевна уже не слушала, в неё будто чёрт вселился:
– Ноги об тебя вытирают, неблагодарные, а ты и рада.
Велики дела – по парням шастать. И старшего твоего недавно видала, холёный такой, как есть бандит!
Она смачно сплюнула.
Ксения отшатнулась, схватилась за сердце и часто-часто заморгала. Из выцветших глаз потекли слёзы. Инна, собиравшаяся добавить ещё пару крепких выражений, осеклась. Она смотрела на плачущую старушку, и ей вдруг вспомнилось далёкое детство, когда соседка Ксюша защитила малышку Инночку от забияки-мальчишки, а несколько лет спустя помогала непоседе с уроками. Как терпеливо выслушивала повзрослевшую девушку в момент первой влюблённости. И Григорьевна устыдилась. Всю жизнь Ксения вместо старшей сестры, а она… И когда очерстветь только успела?
Она подошла к Степановне и положила одну руку на плечо, проворно смахивая второй солёные капли с морщинистого лица.
– Прости, сама не знаю, что на меня нашло. Мои ведь тоже не балуют.
Ксения начала успокаиваться, а Григорьевна, будто вспомнив что-то, выудила из сумки спелое яблоко.
– С праздником, старая! – Она тепло улыбнулась. – Бог нас не оставит!
Степановна, готовая повторно разрыдаться от такой доброты, покачнувшись, облокотилась на грузную Инну. Некоторое время они стояли, обнявшись. Послышался звук тормозов.
– Чего грустим, пенсионерки? – раздался бодрый мужской голос.
Ксения вздрогнула, отрываясь от Григорьевны, и повернула голову в поисках источника звука.
В следующее мгновение сильные руки подняли её над землёй. Старушка охнула, а мужчина засмеялся, чмокнул её ласково и поставил на прежнее место. Затем подхватил, отставленную на время большущую корзину с яблоками:
– С Преображением, бабуль! Угостишь внука чайком?
Обрадованная Степановна вцепилась одной рукой в Славика, а вторую протянула соседке. Так втроём они и зашли в подъезд, а на улице всё так же распалялось солнце, пели птицы и в воздухе витал едва уловимый яблочный аромат.
Любовь Баринова
Бекрень, Тверская обл.
Следуй за Музой
Когда апрель звенит ручьями,В ладонях – неба синева.Поэзия играет с намиВ созвучья, рифмы и слова.Слагает ямбы и хореи,Рифмует лингвокружева,И мы становимся мудрее,Нас Муза под крыло взяла.За нею следуй ежечасно,Лови дыханье, вздох и взгляд.Пусть дружба будет не напрасной,Удачным – пятистопный ряд!
Градницы
За дальними рощами медленно таетОсколок уснувшей вечерней зари,А в светлой гостиной девчонка мечтаетО будущей жизни и вечной любви…Смежает ресницы промозглая осень,Горит за окошком рябины костёр,А в небе всё та же слепневская просиньДа Троицкий храм к небу руки простёр.И хочется девочке вновь возвратитьсяСюда – повзрослевшей, немного седой,Увидеть родные, любимые лицаИ комнату ту, что была голубой.Послушаем вместе, задержим дыханьеИ, может, среди разговора толпыУслышим парижского платья шуршанье,На лестнице – лёгкие, Анна, шаги.
Ольга
Борисова
Самара
В минувшем
Всё в минувшем: день прожитый, чья-то радость и беда,Пораженья и победы, кем-то сказанное «да»,Где-то вспыхнувшие ссоры и крылатое «прости»,Этажей пугливый шорох, будней серые пласты.Всё минуло с днём прошедшим, всё ушло в небытие.По неведомым пределам растопталось житие.По ступеням по скрипучим ночь ступает налегке.Бой часов. Фонарь дворовый свет рассеял вдалеке.Новый день спешит с просторов, обходя привычно мир.Тихо-тихо, тонут звуки в скромной бытности квартир.Спят родители и дети, в день грядущий смотрит век.И по праву, как и прежде, счастье мерит человек.
Вороны
Две взъерошенных вороны устремились по делам,Залетали на балконы, подбирали всякий хлам.В клюве клад несли на крышу и вступали в разговор,И кричали так, что слышал мир гортанный перебор.Вновь, неведомым влекомы, распускали вширь крыла.Вот одна кружит над домом, мимо окон проплыла.А затем бочком присела у открытого окна,Видно, что-то углядела и чего-то ждёт она.Прячусь я за шторой серой и смотрю исподтишка.Вдруг воровка входит смело на балкон за три прыжка.Сорвала цветок герани, опрокинула горшокИ, как злобная пиранья, обнажила корешок.Громко каркнув от досады, собралась в обратный путь,Чтоб воронии рулады на заборе развернуть.Вышла я из-за укрытья и смотрю беглянке вслед,На цветов кровопролитья, на их обморочный бред.А на крыше две вороны чистят перья и бока.Привередливые донны клювом морщат облака.Прикрываю шумно створки и защёлкиваю дверь…Где же вы теперь, воровки?! Я закрылась от потерь.
Поэт на даче
Изогнула спину лампа, расплескала свет.Ночь без сна, и тянет лямку у стола поэт.Рассвело, а он слагает. Исчеркал листы.Первый луч в окне играет, тень сползла в кусты.Крепкий кофе стынет в чашке, съеден шоколад.На тарелочке – фисташки… отрешённый взгляд.День ворвался в тихость дома свежим ветерком,Встал поэт, вздохнул… истома подкралась тайком.На крылечко вышел вскоре: «Здравствуй, белый свет!»А с зелёного забора шепчет вьюн: «Привет!»И ромашки раскивались и метнули взор.«Мы хозяина заждались», – слышится в укор.В синем небе, словно в море, стая гордых птиц.Крылья плещут на просторе у иных границ.А на тонких ветках сливы воробьи шумят,Сочных листьев переливы огласили сад.«Вот где жизнь! – И на ступени шумно сел поэт,Зажигалка на коленях, пачка сигарет. —Вот где музыки стихия! Вот где мира суть!Слышу рифмы и стихи я – взволновали грудь!А в моих? В них нет и проку, только мига тень,Предаваясь слов потоку, прославляю день.А природа совершенна – торжество вокруг,И букашка в ней бесценна, всё сомкнулось в круг. —Он вздохнул. – И я прославлю этот мирный час,Ускользающий бесславно в бытность мимо нас.Воспою рассвет лиловый, мимолётность дняИ струящуюся нежность, что вокруг меня».
