10000 часов в воздухе
Шрифт:
Из деликатности мы промолчали, но твёрдо решили немедленно замазать красотку — засмеют на базе!
— Мой сюрприз, — не унимался между тем американец, — для того, чтобы ваш самолёт не затерялся в небесных просторах над японскими островами. Теперь я без труда отыщу в воздухе вашу «Десятку»…
Мы пошутили ещё немного в этом же духе, затем внимательно осмотрели отремонтированный самолёт: внешне всё было в полном порядке. Меня немного тревожило состояние пневматики: её не сменили, поверхность по-прежнему пестрела порезами,
— Эта резина ещё послужит вам! — заметил он обнадёживающе. — Да я и не мог тут ничем вам помочь: её не значится в калькуляции — пришлось оставить в том виде, в каком она была.
Ещё раз поблагодарив мистера Поукера, мы отрулили в сектор своей стоянки, чтобы опробовать моторы. Всё казалось в абсолютном порядке.
Успокоившись насчет ремонта, мы начали грузить запасные части, ящики с апельсинами и лимонами и тут только обнаружили, что давление в баллоне одного колеса ниже нормального. Но дефект был незначителен, и его немедленно устранила наземная команда.
Получив разрешение на полёт через Адриатику, мы взлетели. Моторы работали ритмично. Я развернулся и полетел над морем.
Впереди показался югославский берег. Мы считали себя уже дома, как вдруг, бросив привычный взгляд на моторы, я с ужасом заметил, что на мотогондоле чёрная масса плёнкой стекает вниз с крыла, по ребру обтекания. Тревога: бьёт авиамасло! Продолжать полёт небезопасно. Скрепя сердце решаю возвращаться обратно.
Стрелка давления масла начинает падать.
— Левому мотору — флюгер! — подаю команду механику.
Левый мотор выключен, лопасти его винта не вращаются, они повернуты рёбрами к встречному воздушному потоку. Теперь самолёт тянет лишь один мотор — правый. Снижаюсь. Летим над морем. Дотянем ли до суши? Неужто 1 Мая нам «праздновать» вместе с дельфинами в Адриатике?!
Повреждение левого мотора может быть только следствием небрежного ремонта. Таков был второй «сюрприз» мистера Поукера.
Но вот наконец и итальянский берег. На повышенной скорости, продолжая снижаться, лечу на аэродром Бари. Колёса мягко касаются земли. Сидящий рядом со мной механик Боря Глинский вздыхает с облегчением:
— Уф, кажется, приземлились!
Не успел я ответить Глинскому, как глухой взрыв потряс машину: сперва забросило кверху левое, а затем и правое крыло, словно какая-то невидимая сила подняла самолёт с земли. Затем машина снова опустилась и, кренясь, развернулась носом по ветру…
— Вот тебе и приземлились! — сказал я механику.
Самолёт был изувечен: лопасти винтов согнуты в бараний рог, вместо правого колеса опорой для машины теперь служила непосредственно консоль крыла. В таком виде, с поднятым кверху крылом, самолёт, движимый силой инерции, продолжал
— Вот вам и третий «сюрприз» мистера Поукера! — воскликнул штурман.
Я вышел из машины сам не свой: вот так первомайский подарок Родине! Взглянув в последний раз на искалеченный, распластавшийся на земле, как подбитая птица, самолёт, я побрёл прочь.
Вины за собой не чувствовал никакой, а между тем получилась неприятность. В эти минуты я был совершенно невменяем.
Товарищи догнали меня, взяли под руки и подвели к подоспевшему «виллису». Я смутно представляю, как мы уселись, куда поехали.
— А что с самолётом? — спросил я, с трудом приходя в себя.
— Всё в порядке! — успокоил меня Боря. — Американцы уже подцепили его тягачом, потащили чинить… Поставят на ноги — и полетим!
— Вряд ли теперь полетим, — ответил я. — Уж скорей поплывём на пароходе. После таких приземлений не летают!
«Сюрприз» мистера Поукера! — вертелось у меня в голове. — А при чём здесь Поукер? Не пеняй на зеркало, говорит русская пословица, коли рожа крива! Я командир корабля, я один и в ответе!»
Нас разместили в вилле. Товарищи сели есть, а мне и кусок в горло не лезет. Измученный раздумьями, я вышел в сад.
К вечеру прибыл переводчик, вручил мне акт аварийной комиссии. Комиссия утверждала, что авария произошла якобы потому, что пилот не справился с посадкой самолёта на одном моторе в сложных условиях сильного ветра, в результате чего в самолёте оказалось поломанным правое шасси и погнута консоль.
Такая односторонняя оценка аварии была неверна, а потому и несправедлива. Но мне и без того было тяжело. Я решил ничего не предпринимать.
Иначе отнеслись к решению комиссии мои товарищи. Боря Глинский вместе с инженером направились на аэродром. Не прошло и часа, как за стеной раздался голос радиста, передающего на нашу базу сообщение:
«…после приземления с одним работающим мотором произошёл взрыв баллона левого колеса, в результате чего самолёт креном подбросило кверху. Под действием сильного, порывистого ветра самолёт взмыл вверх и приземлился на одно правое колесо, ферма которого сложилась. В итоге — погнуты лопасти винта и повреждена консоль. Самолёт ремонтируется».
Примерно так я и сам рисовал себе причины постигшей меня неудачи. Но тут меня взорвало: ведь есть же акт! Кто смеет выгораживать меня? К чему эта опека!
Я готов был кинуться к радиооператору, остановить его: зачем приглаживать факты? Сообщайте так, как записано в акте!
Моё намерение предупредил Боря Глинский. Он сообщил, что прежний акт уничтожен и вместо него составлен новый, что содержание этого, второго, акта и передают сейчас на базу. Причём текст акта, заметил Глинский, был изменён главным образом под давлением мистера Поукера.