106 пропавших часов
Шрифт:
Когда последняя труба исчезла и Вова вылез к ребятам, руководитель работ на детплощадке, Сеня Снежков, спросил:
— А Платон Михайлович интересовался, зачем нам понадобились трубы?
— Нет, не интересовался, — ответил Вова и подумал: «Разве я вру? Ведь он в самом деле не спрашивал, раз я ему ничего не говорил».
— И не спросил, для чего ты их просишь? — удивилась Оксана.
— Нет, не спросил! — дубовым голосом произнес Вова и с вызовом
— Как — не спрашивали? — Оксане показалось, что она ослышалась. — Вы у начальника стройки спросили?
— Никого мы не спрашивали, — грубо отрезал Вова. — Зачем? Что они, от десятка труб обеднеют?
— Вдруг эти трубы им нужны, — заволновалась Оксана, — зачем же ты так сделал?
Вова помрачнел: странная эта Клякса-Вакса. Да никто даже не узнает, что они взяли трубы. Их там полным-полно валяется.
— Ты что, Чуркин, без головы? — забасил Сеня. — Нас же могут после этого на стройку не пустить.
«И этот туда же! — усмехнулся Вова. — Ну и люди! Для них же старался, а они недовольны».
— Сейчас же иди к Платону Михайловичу, скажи ему, что ты взял трубы без разрешения, и узнай, что делать, — потребовала Оксана.
— Зачем же я буду говорить, что взял, — возразил после некоторого молчания Вова, — сначала я спрошу, можно ли взять. Вдруг он скажет «можно», тогда все в порядке. Я и уйду, будто брать.
— Опять, значит, обманывать. Да Платон Михайлович нам этого ни за что не простит. Он же начальник коммунистической бригады. Разве он может терпеть обман?! — На глазах Оксаны блеснули слезы. Она хотела сказать что-то еще, но вместо этого махнула рукой и побежала со двора. Сеня пошел за ней.
— Ну и жизнь! — вздохнул Пончик, глядя им вслед. — И зачем тебе, Вовка, понадобилось отличиться?
Глава двадцать вторая. Конец фальшивой отметки
Хоть и нехорошо получилось с трубами, но пережить можно. Спросит Вова у Платона Михайловича разрешение и выяснит: оставлять их или нести обратно. И делу конец. А вот сидеть на уроках истории для Вовы теперь настоящее мучение. Ну, почему Сергей Сергеевич молчит? Неужели задумал что-то? А вдруг не он стер эту отметку? Вдруг кто-нибудь в тот вечер следил за Вовой? Тетя Нюша, например? Дала ключи и решила проверить, как Чуркин слово держит, не натворит ли что. Только тетя Нюша сразу бы закричала: «Ах ты, негодник, клади журнал обратно!» Хуже всего, если Сергей Сергеевич решил, что отметку в журнал поставил себе новенький, то есть Ромашкин. Чего он стал так приглядываться к Тимке! Как в класс войдет, первым делом на него уставится. Тимке что, он знать ничего не знает. Ни истории, ни этого случая. А Вова на каждом уроке Сергея Сергеевича потом обливается.
«Нет, так больше продолжаться не может, — сказал сам себе измученный Вова, — надо признаться Сергею Сергеевичу».
Только перед этим Вове хотелось еще раз в спокойной обстановке посмотреть журнал. Если отметка стерта второпях, небрежно, значит, стер ее все-таки не учитель, а кто-то другой. Тогда признаваться Сергею Сергеевичу незачем. Он все равно ничего не знает. Нужно будет разоблачить того человека, который следил за Вовой и после него в журнал лазил. Поговорить с ним с глазу на глаз. Но, чтобы знать точно, что Сергей Сергеевич отметку не стирал, прежде всего надо было опять завладеть классным журналом. А как? Ведь его так просто ученикам не дают.
Утром в школе, Чуркин первым делом предложил тихоне Андрюше подежурить за него на большой перемене.
— Мне нужно в классе остаться… кое-что переписать… войди в мое положение, — попросил он.
— Дежурь, пожалуйста, — согласился Андрюша.
Но едва началась большая перемена, математик оставил на учительском столике свой портфель, линейку и счеты, а классный журнал унес с собой. Вова посмотрел ему вслед и тут же сердито крикнул Андрюше:
— Нашел дураков дежурить за себя! — и выбежал в коридор.
Всю перемену Вова возмущался поведением учителя математики: «Безобразие! Никакого доверия нам не оказывает». А потом предпринял вот что: у него дома был большой лист хорошей чертежной бумаги. Вова красиво написал на нем: «Журнал пятого «А» и опять пошел в школу. Он хотел попросить у Евгении Федоровны разрешение обернуть их классный журнал. Тогда Вова и выяснит все, что ему нужно.
Евгению Федоровну Чуркин застал в учительской одну. Она клеила заметки на большой стенд стенгазеты учителей «Наши дети». Евгения Федоровна была редактором этой стенгазеты. Она так увлеклась своим занятием, что даже не обратила внимания, кто вошел в учительскую. Вова нерешительно потоптался в дверях. Вдруг скажет: «Положи бумагу, я сама оберну». Тогда опять все пропало. А сказать так Евгения Федоровна может. Она хоть и молодая, всего год назад окончила институт иностранных языков, но строгая. У нее на уроке лучше всех дисциплина. Как кто заговорит, сразу отвечать вызовет. Поневоле молчать будешь. Но сейчас молчать было нельзя, и Вова тихо кашлянул.
— С чем пожаловал? — отрываясь от стенгазеты, опросила Евгения Федоровна.
— Вот… обложку к нашему журналу сделал… из плотной бумаги… — несмело сказал Вова и показал разрисованный им лист.
Евгения Федоровна очень удивилась и вместе с тем обрадовалась поступку Вовы. Она даже сказала:
— Признаюсь, Чуркин, я этого от тебя не ожидала.
— Люблю порядок, — заливаясь краской, пробормотал Вова.
— А на уроках я за тобой этого не замечала.
— Еще не раскачался…
— Вот оно что, — улыбнулась учительница. — И долго ты раскачиваешься? К концу года успеваешь?
— Раньше раскачаюсь, — заверил Вова. Сейчас он был готов на любые обещания. Лишь бы журнал получить.
— Буду надеяться.
Евгения Федоровна еще раз посмотрела на лист бумаги, который держал перед собой Вова, и сказала:
— Ну что ж, бери журнал, будем работать вместе.
Вова бросился к шкафу, как уссурийский тигр на свою жертву. Взял журнал и положил его на самый край длинного учительского стола, чтобы сесть как можно дальше от Евгении Федоровны.
Наступило молчание.
Евгения Федоровна клеила заметки, а Вова примерял журнал к новой обложке. Сначала закрытый, а лотом раскрыл его на нужной странице и снова стал примерять. Только нацелился в конец страницы посмотреть, где Тимкина фамилия записана, Евгения Федоровна повернулась к нему и опросила:
— Как у вас дела с новеньким? Помогаете ему?
— Помогаем, — закивал головой Вова и, будто случайно, закрылся от Евгении Федоровны бумагой. Опять весь покраснел.
— Ты требуй с него строго, как учитель с ученика, — сказала Евгения Федоровна и начала что-то писать в своей тетради.