1095
Шрифт:
– Я знаю Олафа… – Ярл обернулся к своим воинам и сказал несколько слов по-варяжски, те ответили ему радостными возгласами. – Благодарю тебя, русич, за хорошие вести! Нам стоит поспешить, чтобы получить в попутчики такого славного викинга, как Олаф. Боюсь только, мне нечем порадовать тебя в ответ. Мои новости будут не самыми лучшими.
– Порой худая весть важнее радостной, – нахмурившись, изрек Тихон. – Говори, ярл!
– Ниже по течению мы видели половцев, они осадили Любеч. Говорят, еще они пожгли Чернигов, и много деревень, и города по Десне. И еще… – варяг на секунду замолчал. – Говорят также,
– Видит Бог, нет хуже вести, чем война, – услышав страшные новости, угрюмо произнес новгородец. – Но все равно спасибо тебе, ярл. Случиться зимовать у нас в Новгороде, мой дом будет открыт для тебя.
– Я буду рад воспользоваться твоим гостеприимством, русич. Приезжай гостить к нам в Сигтуну.
– Благодарю тебя, ярл! Даст Бог, свидимся!
– Удачи тебе, русич! Прощай!
Варяги налегли на весла, новгородцы поставили парус, и скоро корабль свевов скрылся за поворотом реки.
Долгое время после встречи с варягами русичи шли под парусом. Гребцы отдыхали, обсуждая нашествие половцев, последними словами ругали Олега. Тихон, сменивший Щекаря за рулевым веслом, стоял мрачнее тучи. Ратша с угрюмым видом сидел на корме и задумчиво вглядывался во все еще окутанные туманом смутные очертания левого берега Днепра, словно ожидая увидеть спускающихся к воде половецких всадников.
Ближе к полудню, когда солнце поднялось уже так высоко, что стало по-настоящему жарко, пейзаж за бортом стал меняться. Лес на высоком правом берегу Днепра все больше и больше отступал от реки, уступая место возделанным полям, среди которых все чаще стали встречаться села, небольшие верви, и даже на левом, заболоченном берегу иногда попадались рыбацкие деревеньки. В одном из таких поселений, пять-шесть жилых изб, новгородцы бросили якорь.
О половцах здесь еще не слышали. Местные жители занимались рыбной ловлей и охотой, свою вервь покидали редко, и новости стороной обходили их окруженное болотами поселение. Поэтому новгородцы, подгоняемые Тихоном, быстро перекусили, и, не задерживаясь здесь более, продолжили свой путь на юг.
Но уже в следующем селении, где они позднее остановились, большой деревне на правом берегу Днепра, о нашествии знали, а еще позже новгородцы встретили идущую в Смоленск ладью киевских гостей, которые, как и варяги, видели половцев. Кияне рассказали, что кочевники большой силой стоят под Любечем, а отдельные отряды поганых даже переправились на правый берег и осадили Лоев, хорошо укрепленную крепость, стоящую напротив места впадения в Днепр реки Сож.
А вскоре новгородцы и сами увидели следы нашествия кочевников – сожженную деревню на правом берегу и большой столб черного дыма, поднимающийся в небо над пепелищем.
Второй раз за день дружина Тихона, спешно вооружаясь, готовилась к бою. Новгородцы храбрились, разбирая оружие, солнце весело играло на бронях воинов. Но только парус, потеряв ветер, затрепетал тревожно, и как-то особенно тоскливо заскрипели весла, когда ладья повернула к берегу.
Глава 2
Деревня, в которой жили Воица с матерью, стояла на высоком берегу Днепра. Три десятка домов раскинулись над обрывом, а дальше, до самого леса, тянулись огороды, выгоны для скота, пашни.
Самый
Сам Воица жил вместе с матерью в небольшой полуземлянке над рекой. Отца своего он не помнил, тот умер во время мора, когда Воица был еще совсем маленьким. С тех пор мать растила его одна – храня память об отце, она так и осталась вдовой.
Жили бедно, едва сводя концы с концами. Иногда приходилось совсем худо, и тогда соседи всем миром помогали им. Воица часто видел, как плачет мать по ночам. В бедности и тяжелом труде жизнь состарила ее раньше времени, и только сын, такой же светловолосый и голубоглазый, как и его покойный отец, стал для несчастной женщины настоящей и единственной отрадой в жизни. А теперь еще и кормильцем в семье.
В свои неполные шестнадцать лет Воица наравне со взрослыми работал в поле и ходил на охоту. Был он высок и статен, и многие деревенские девушки уже заглядывались на него, но надо ж так было случиться, что ему приглянулась Ждана, дочь тиуна. И хоть в последнее время дела их с матерью пошли на лад, в прошлом году купили они корову с теленком, были у них теперь и куры, двор их все еще считался самым бедным в деревне, и тиун Димитрий даже слышать ничего не хотел о том, чтобы отдать свою дочь за Воицу. Пусть и просили его о том и мать Воицы, и многие соседи, сватов посылали, тиун остался непреклонен и велел холопам гнать голодранца взашей и на двор не пускать.
Немало горьких слез пролила красавица Ждана, но перечить отцу не смела. Воица же ходил все дни как в воду опущенный. Думал даже вовсе уйти из дома, пойти воем к Великому князю – слышал он, тот набирает охочих людей для защиты южных границ от кочевников. Но как уйдешь? Мать бросишь? А мать его плакала вновь, но теперь украдкой, жалея сына, но помочь ему ничем не могла.
От обиды, от переживаний Воица осунулся, стал мрачным, угрюмым, надолго уходил в лес на охоту. Представлял себе, как выкрадет возлюбленную и уедет с ней далеко-далеко, за тридевять земель, в Тмутаракань иль Корчев. Как вернутся они оттуда разбогатевшими, и как поклонится ему, признавая свою вину, гордый тиун Димитрий.
Целыми днями Воица работал за двоих, находя в том слабое утешение, а по ночам неумело молился, прося грешным делом у Господа хоть каких-нибудь перемен. Но даже и не думал он, какие перемены ждут его в самом ближайшем будущем. А принес их на хвосте своего коня гонец из Мохова.
Посланец прискакал вечером, когда пастухи уже загоняли скотину по дворам. Молодой парень, красуясь на вороном скакуне, взбаламутив всех, как угорелый пронесся по улице, осадив коня возле двора тиуна. Гонец принес весть о нашествии половцев. Слава Богу, поганые еще не перешли на этот берег Днепра, но в Мохове и Лоеве уже собирали ополчение, чтобы дать отпор врагу. Тиуну Димитрию, как и всем управителям окрестных деревень, надлежало в кратчайшие сроки отправить в Мохов обоз съестного припаса.