11/22/63
Шрифт:
— Миз Данхилл?
Она поворачивается, улыбаясь и чуть поднимая голову. Она высокая, но я выше. Как и всегда.
— Да?
— Меня зовут Джордж Амберсон. Я хотел сказать вам, что восхищен вами и вашей работой на благо общества.
В ее улыбке появляется замешательство.
— Благодарю вас, сэр. Я не узнаю вас, но фамилия определенно мне знакома. Вы из Джоди?
Я больше не могу путешествовать во времени, мне определенно не под силу читать чужие мысли, но я все равно знаю, о чем она думает. Я слышу эту фамилию в моих снах.
— Да
Ее улыбка теперь совсем призрачная, чуть подрагивает в уголках рта.
— И вы хотите это знать, потому что?..
— Убийство? Убийство Кеннеди?
— А знаете… наверное, да, в какой-то степени. Я бы хотела думать, что стремилась принимать больше участия в делах своей страны, но, полагаю, началось с этого. Это убийство оставило шрам… — она непроизвольно поднимает левую руку к левой щеке, потом рука падает, — на этой части Техаса. Мистер Амберсон, откуда я вас знаю? Потому что знаю, я в этом уверена.
— Могу я задать еще вопрос?
Она смотрит на меня с все возрастающим недоумением. Я бросаю взгляд на часы. Четырнадцать минут. Почти время. Если только, разумеется, Дональд не забудет… но я так не думаю. Цитируя одну из песен пятидесятых, чему быть, того не миновать.
— «Танцы Сейди Хокинс» в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Кто помогал вам присматривать за молодежью, когда мать тренера Бормана сломала ногу? Вы помните?
Ее рот открывается. Потом медленно закрывается. Мэр и его жена подходят, видят, что мы увлечены разговором, и не мешают нам. Мы в нашей собственной маленькой капсуле, Джейк и Сейди. Как и прежде.
— Дон Хаггарти, — отвечает она. — С тем же успехом я могла приглядывать за танцами в паре с деревенским идиотом. Мистер Амберсон…
Но прежде чем она успевает закончить фразу, Дональд Беллингэм обращается ко всем через восемь больших динамиков:
— Итак, Джоди, привет из прошлого, золото, которое действительно блестит, лучшее для лучших!
Голос сменяет музыка, шедевр давно ушедшего оркестра:
Ба-да-да… ба-да-да-ди-дам…
— Господи. «В настроении», — вырывается у Сейди. — Я танцевала линди под эту мелодию.
Я протягиваю руку.
— Пойдемте. Потанцуем.
Она смеется, качает головой.
— Боюсь, мистер Амберсон, те дни, когда я танцевала свинг, остались в далеком прошлом.
— Но вы не так уж стары для вальса. Как говорил Дональд в те давние дни: «Все со стульев и на ноги!» И зовите меня Джордж, пожалуйста.
На улице пары энергично двигаются под быструю музыку. Некоторые даже пытаются танцевать линди-хоп, но никому не удается делать это так слаженно, как танцевали мы с Сейди в стародавние времена. Ничего похожего.
Она берет мою руку, как женщина, которая грезит. И она грезит, а я вместе с ней. Как и все сладкие грезы, эта будет короткой… но быстротечность прибавляет сладости, верно? Я, во всяком случае, в этом уверен.
Разноцветные фонарики горят над улицей, желтые, и красные, и зеленые. Сейди спотыкается о чей-то стул, но я к этому готов и ловлю ее за руку.
— Извините, я такая неуклюжая, — говорит она.
— Вы были такой всегда, Сейди. Одна из ваших самых милых особенностей.
Прежде чем она успевает спросить, откуда мне это известно, я обнимаю ее за талию. Она обнимает меня, по-прежнему глядя снизу вверх. Свет катится по ее щекам и сверкает в глазах. Наши ладони соприкасаются, пальцы естественным образом переплетаются — и годы соскальзывают, как пальто, слишком тяжелое и узкое. В этот момент мне больше всего хочется одного: чтобы мои надежды оправдались и общественные дела не помешали ей найти хотя бы одного хорошего мужчину, который раз и навсегда избавил ее от гребаной швабры Джона Клейтона.
Она задает вопрос, тихим голосом, едва различимым сквозь музыку, но я ее слышу — всегда слышал:
— Кто ты, Джордж?
— Ты знала меня в другой жизни, милая.
Тут музыка подхватывает нас, музыка уносит годы, и мы танцуем.
Послесловие
Почти полвека прошло с того дня, как в Далласе убили Джона Кеннеди, но два вопроса по-прежнему остаются открытыми: действительно ли спусковой крючок нажимал Ли Освальд, а если это так, действовал ли он в одиночку? Ничего из написанного мной в этом романе не позволяет ответить на них, потому что путешествие во времени — всего лишь интересная, но фантазия. Если же вам, как и мне, любопытно, почему эти вопросы витают в воздухе, думаю, я могу дать исчерпывающий ответ, состоящий из двух слов: Карен Карлин. Не просто сноска в истории, а сноска к сноске. И однако…
В Далласе Джеку Руби принадлежал стриптиз-клуб, который назывался «Карусель». Карлин — сценический псевдоним «Маленькая Линн» — танцевала там. Вечером на следующий день после убийства мисс Карлин позвонила Руби. Ей не хватало двадцати пяти долларов для оплаты декабрьской аренды квартиры и отчаянно требовались деньги, чтобы не оказаться на улице. Может ли он помочь?
Джек Руби, которого занимало совсем другое, отлаял ее (собственно, разговаривать иначе далласский Взрывной Джек и не умел). Он никак не мог прийти в себя после того, как обожаемого им президента застрелили в его родном городе, и постоянно говорил друзьям и родственникам о том, какие страдания выпадут теперь на долю миссис Кеннеди и ее детей. У Руби разрывалось сердце от мысли, что Джеки придется вернуться в Даллас на суд над Освальдом. «Вдова станет героиней национального спектакля, — говорил он. — Ее горе будет использовано на увеличение тиража таблоидов».