12 историй о любви
Шрифт:
Тихий возглас, раздавшийся по ту сторону стены, убедил его, что послание прибыло по назначению.
Больше Одуэну здесь делать было нечего, так как ответ привозить ему не поручали.
Поэтому он повернул голову коня в ту сторону, откуда они приехали. Роланд, собиравшийся уже приступить к завтраку из желудей, выразил глубокое недовольство таким нарушением привычного распорядка. Тогда Реми всерьез прибегнул к воздействию шпорами и хлыстом.
Роланд осознал свое заблуждение и поскакал обратно.
Сорок минут спустя он уже пробирался по своей новой конюшне, как только что пробирался
Бюсси вместе с принцем осматривал крепость.
Реми подошел к нему, когда он разглядывал подземелье, связанное с потайным ходом.
– Ну, – спросил Бюсси своего посланца, – что ты видел, что слышал, что сделал?
– Стену, возглас, семь лье, – ответил Реми с лаконизмом одного из тех сыновей Спарты, которые позволяли лисице выесть им внутренности во имя вящей славы законов Ликурга. [590]
590
Законы Ликурга – законы, приписываемые Ликургу, легендарному спартанскому законодателю (IX–VIII вв. до н. э.); отличались крайней суровостью, особенно в той части, что относилась к воспитанию молодежи. Отсюда впоследствии и произошло выражение «спартанское воспитание».
Глава XIX
Выводок Анжуйцев
Бюсси удалось так основательно занять своего господина приготовлениями к войне, что в течение двух дней герцог не мог выбрать времени ни для того, чтобы самому отправиться в Меридор, ни для того, чтобы вызвать в Анжер барона.
Тем не менее Франсуа то и дело заговаривал о посещении Меридора.
Но Бюсси тотчас же прикидывался человеком, чрезвычайно занятым самыми неотложными делами: устраивал проверку мушкетов у всей стражи, приказывал снаряжать коней, выкатывать пушки, лафеты, словно ему предстояло завоевать пятую часть света.
Видя это, Реми принимался щипать корпию, приводить в порядок инструменты, изготовлять бальзамы, словно ему предстояло врачевать добрую половину рода человеческого.
Тогда, пред лицом столь грандиозных приготовлений, герцог отступал.
Само собой разумеется, время от времени Бюсси, под предлогом осмотра внешних фортификаций, вскакивал на Роланда и через сорок минут оказывался возле некоей стены, через которую он перебирался все с меньшим трудом, потому что каждый раз, поднимаясь на нее, обрушивал несколько камней и гребень, обваливающийся под его тяжестью, понемногу превращался в пролом.
Что же до Роланда, то не было необходимости указывать ему, куда они едут: Бюсси оставалось только отпустить поводья и закрыть глаза.
«Два дня уже выиграно, – говорил себе Бюсси. – Если еще через два дня мне не улыбнется счастье, я окажусь в трудном положении».
Бюсси не ошибался, рассчитывая на свою счастливую звезду.
На третий день вечером, когда в городские ворота въезжал огромный обоз со съестными припасами, добытыми с помощью поборов, которыми герцог обложил своих радушных и верных анжуйцев, а сам принц,
Герцог Анжуйский осведомился о причине этого шума, но никто не смог ему ответить.
По доносившимся звукам можно было понять, что там разгоняют рукоятками протазанов и мушкетными прикладами толпу горожан, привлеченную каким-то новым и любопытным зрелищем.
А все началось с того, что к заставе у Парижских ворот подъехал всадник на белом, покрытом пеной коне.
Надо сказать, что Бюсси, верный своей системе запугивания, заставил принца назначить его главнокомандующим войск провинции Анжу и главным начальником всех ее крепостей и установил повсюду самый жесточайший порядок, особенно в Анжере. Никто не мог ни выйти из города, ни войти в него без пароля, без письма с вызовом или без условного знака какого-нибудь военного сбора.
Цель у всех этих строгостей была одна: помешать герцогу отправить кого-нибудь к Диане так, чтобы об этом не стало известно Бюсси, и помешать Диане въехать в Анжер так, чтобы Бюсси об этом не предупредили.
Кое-кому это может показаться чрезмерным, но пятьдесят лет спустя Бекингэм станет совершать и не такие безумства ради Анны Австрийской.
Всадник на белом коне, как мы уже сказали, примчался бешеным галопом прямо к заставе.
Но у заставы был пароль. Часовой тоже его получил. Он преградил всаднику дорогу своим протазаном. Тот, по-видимому, намеревался оставить без внимания этот воинственный жест, тогда часовой закричал:
– К оружию!
Выбежали все стражники, и вновь прибывшему пришлось вступить с ними в объяснения.
– Я Антрагэ, – заявил он, – и хочу говорить с герцогом Анжуйским.
– Не знаем мы никакого Антрагэ, – ответил начальник караула, – но что касается разговора с герцогом Анжуйским, то ваше желание будет исполнено, так как мы вас сейчас арестуем и отведем к его высочеству.
– Арестуете меня! – ответил всадник. – Не такому жалкому сброду, как вы, арестовывать Шарля де Бальзака д’Антрагэ, барона де Кюнео и графа де Гравиля.
– И, однако, я его арестую, – ответил, поправляя свой нагрудник, анжуец, позади которого стояло двадцать человек, а перед ним – всего один.
– Ну погодите, милейшие! – сказал Антрагэ. – Вам, как видно, еще не доводилось сталкиваться с парижанами. Отлично. Я покажу вам образчик того, что они умеют делать.
– Арестовать его! Отвести к монсеньору! – завопили обозленные стражники.
– Полегче, мои анжуйские ягнятки, – сказал Антрагэ, – я доставлю себе удовольствие явиться к нему без вашей помощи.
– Что он говорит, что он говорит? – спрашивали друг у друга анжуйцы.
– Он говорит, что конь его сделал всего лишь десять лье, – ответил Антрагэ, – а это значит, что он проскачет по вашим брюхам, если вы не посторонитесь. Прочь с дороги, или, клянусь святым чревом!..
И так как анжерские буржуа, по всей видимости, не поняли парижского проклятия, Антрагэ выхватил шпагу и великолепным мулине обрубил древки наиболее близких к нему алебард, острия которых были направлены на него.