12 историй о любви

Коллектив авторов

XXII

Онегин вновь часы считает,Вновь не дождется дню конца.Но десять бьет; он выезжает,Он полетел, он у крыльца,Он с трепетом к княгине входит;Татьяну он одну находит,И вместе несколько минутОни сидят. Слова нейдутИз уст Онегина. Угрюмый,Неловкий, он едва-едваЕй отвечает. ГоловаЕго полна упрямой думой.Упрямо смотрит он: онаСидит покойна и вольна.

XXIII

Приходит

муж. Он прерываетСей неприятный te-te-а-te-te [414] ;С Онегиным он вспоминаетПроказы, шутки прежних лет.Они смеются. Входят гости.Вот крупной солью светской злостиСтал оживляться разговор;Перед хозяйкой легкий вздорСверкал без глупого жеманства,И прерывал его меж темРазумный толк без пошлых тем,Без вечных истин, без педантства,И не пугал ничьих ушейСвободной живостью своей.

414

разговор наедине (фр.).

XXIV

Тут был, однако, цвет столицы,И знать, и моды образцы,Везде встречаемые лица,Необходимые глупцы;Тут были дамы пожилыеВ чепцах и в розах, с виду злые;Тут было несколько девиц,Не улыбающихся лиц;Тут был посланник, говорившийО государственных делах;Тут был в душистых сединахСтарик, по-старому шутивший:Отменно тонко и умно,Что нынче несколько смешно.

XXV

Тут был на эпиграммы падкий,На всё сердитый господин:На чай хозяйский слишком сладкий,На плоскость дам, на тон мужчин,На толки про роман туманный,На вензель, двум сестрицам данный,На ложь журналов, на войну,На снег и на свою жену.……………………………………

XXVI

Тут был Проласов, заслужившийИзвестность низостью души,Во всех альбомах притупивший,St.-Priest, твои карандаши;В дверях другой диктатор бальныйСтоял картинкою журнальной,Румян, как вербный херувим,Затянут, нем и недвижим,И путешественник залётный,Перекрахмаленный нахал,В гостях улыбку возбуждалСвоей осанкою заботной,И молча обмененный взорЕму был общий приговор.

XXVII

Но мой Онегин вечер целойТатьяной занят был одной,Не этой девочкой несмелой,Влюбленной, бедной и простой,Но равнодушною княгиней,Но неприступною богинейРоскошной, царственной Невы.О люди! все похожи выНа прародительницу Эву:Что вам дано, то не влечет;Вас

непрестанно змий зоветК себе, к таинственному древу;Запретный плод вам подавай,А без того вам рай не рай.

XXVIII

Как изменилася Татьяна!Как твердо в роль свою вошла!Как утеснительного санаПриемы скоро приняла!Кто б смел искать девчонки нежнойВ сей величавой, в сей небрежнойЗаконодательнице зал?И он ей сердце волновал!Об нем она во мраке ночи,Пока Морфей не прилетит,Бывало, девственно грустит,К луне подъемлет томны очи,Мечтая с ним когда-нибудьСвершить смиренный жизни путь!

XXIX

Любви все возрасты покорны;Но юным, девственным сердцамЕе порывы благотворны,Как бури вешние полям:В дожде страстей они свежеют,И обновляются, и зреют —И жизнь могущая даетИ пышный цвет, и сладкий плод.Но в возраст поздний и бесплодный,На повороте наших лет,Печален страсти мертвой след:Так бури осени холоднойВ болото обращают лугИ обнажают лес вокруг.

XXX

Сомненья нет: увы! ЕвгенийВ Татьяну, как дитя, влюблен;В тоске любовных помышленийИ день и ночь проводит он.Ума не внемля строгим пеням,К ее крыльцу, стеклянным сенямОн подъезжает каждый день;За ней он гонится, как тень;Он счастлив, если ей накинетБоа пушистый на плечо,Или коснется горячоЕе руки, или раздвинетПред нею пестрый полк ливрей,Или платок подымет ей.

XXXI

Она его не замечает,Как он ни бейся, хоть умри.Свободно дома принимает,В гостях с ним молвит слова три,Порой одним поклоном встретит,Порою вовсе не заметит;Кокетства в ней ни капли нет —Его не терпит высший свет.Бледнеть Онегин начинает:Ей иль не видно, иль не жаль;Онегин сохнет, и едва льУж не чахоткою страдает.Все шлют Онегина к врачам,Те хором шлют его к водам.

XXXII

А он не едет; он заранеПисать ко прадедам готовО скорой встрече; а ТатьянеИ дела нет (их пол таков);А он упрям, отстать не хочет,Еще надеется, хлопочет;Смелей здорового, больнойКнягине слабою рукойОн пишет страстное посланье.Хоть толку мало вообщеОн в письмах видел не вотще;Но, знать, сердечное страданьеУже пришло ему невмочь.Вот вам письмо его точь-в-точь.