12 историй о любви
Шрифт:
– Мэтр Клод, немедленно посадите этого карпа на вертел, – распоряжался Шико, – полейте его свежим маслом, добавив мелко нарубленного свиного сала и лука, и когда рыба подрумянится, разделите ее на две части, залейте соусом и подайте на стол горячей.
Слушая эти указания, Горанфло не произнес ни слова, но по его глазам и чуть заметным кивкам головы можно было понять, что он полностью их одобряет.
– Ну а теперь, – сказал Шико, видя, что ему удалось добиться своего, – несите сардины, мэтр Бономе, давайте сюда тунца. У нас нынче Великий пост, как справедливо
Ароматы этих яств, вызывающие в памяти блюда прованской кухни, столь милые сердцу подлинных гурманов, начали разливаться по комнате и незаметно туманили сознание монаха. Его язык увлажнился, глава засверкали, но он все еще держался и даже сделал было попытку подняться из-за стола.
– Куда вы? – спросил Шико. – Неужели вы способны покинуть меня в час битвы?
– Так надо, брат мой, – ответил Горанфло, возводя глаза к небу, чтобы обратить внимание всевышнего на жертву, которую он приносит.
– Выступать с речью натощак весьма неосмотрительно с вашей стороны.
– Эт-то поч-чему? – пробормотал монах.
– Потому что вам откажут легкие, брат мой. Гален [500] сказал: «Pulmo hominis facile deficit». Легкие человека слабы и легко отказывают.
– Увы, да, – сказал Горанфло. – Я не раз испытал это на себе; будь у меня крепкие легкие, мои слова поражали бы, как молния.
– Вот видите.
– К счастью, – продолжал Горанфло, падая на стул, – к счастью, у меня есть священное рвение.
500
Гален – Клавдий Гален (129 – ок. 201), римский врач, естествоиспытатель и философ, классик античной медицины.
– Да, но одного рвения еще недостаточно. На вашем месте я попробовал бы сии сардины и проглотил бы еще несколько капелек сего нектара.
– Одну-единственную сардинку, – сказал Горанфло, – и один стакан, не больше.
Шико положил на тарелку монаха сардину и передал ему вторую бутылку.
Горанфло съел сардину и выпил стакан вина.
– Ну как? – поинтересовался Шико, который старательно накладывал кушанья на тарелку монаха и, подливая ему вина в стакан, сам оставался совершенно трезвым. – Ну как?
– И вправду, я чувствую, что сил у меня прибавилось.
– Клянусь святым чревом! Если вы идете произносить речь, еще недостаточно чувствовать, что у вас прибавилось сил, вы должны быть в полной силе. И на вашем месте, – продолжал гасконец, – чтобы войти в полную силу, я съел бы два плавничка нашего карпа; ибо, если вы не будете плотно закусывать, от вас будет пахнуть вином. Merum sobrio male olet. [501]
– Ах, черт побери, – сказал Горанфло, – вы правы, об этом я и не подумал.
501
Излишняя
Тут как раз принесли курицу, снятую с вертела. Шико отрезал одну из ножек, которые он окрестил «плавниками», и монах с жадностью ее обглодал.
– Клянусь телом Христовым, – сказал Горанфло, – вот вкуснейшая рыба!
Шико отрезал второй «плавник» и положил его на тарелку монаха, сам он деликатно обсасывал крылышко.
– Что за чудесное вино, – сказал он, откупоривая третью бутылку.
Однажды растревожив, однажды разогрев, однажды разбудив глубины своего необъятного желудка, Горанфло уже не в силах был остановиться: он сожрал оставшееся крыло, обглодал до костей всю курицу и позвал Бономе.
– Мэтр Клод, – сказал он, – я сильно голоден, не найдется ли у вас какой-нибудь яичницы с салом?
– Конечно, найдется, – вмешался Шико, – она даже заказана. Не правда ли, Бономе?
– Несомненно, – подтвердил трактирщик, который взял себе за правило никогда не противоречить посетителям, если они увеличивают свои заказы, а следовательно, и свои расходы.
– Ну так несите ее, давайте ее сюда, мэтр! – потребовал монах.
– Через пять минут, – сказал хозяин гостиницы и, повинуясь взгляду Шико, быстро вышел, чтобы приготовить требуемое.
– Ах, – вздохнул Горанфло, опуская на стол свой огромный кулак, в котором была зажата вилка, – вот мне и полегчало.
– В самом деле?
– И если бы яичница была уже здесь, я проглотил бы ее разом, одним глотком, как это вино.
Он одним махом осушил полный стакан, почав уже третью бутылку, и в его глазах заблестели счастливые искорки.
– Так, стало быть, вам нездоровилось?
– Я был глуп, дружище, – ответил Горанфло. – Эта проклятая речь мне в печенки въелась, последние три дня я только о ней и думаю.
– Должно быть, великолепная речь, – заметил Шико.
– Блестящая.
– Скажите мне что-нибудь из нее, пока яичницы еще нет.
– Ни в коем случае! – обиделся Горанфло. – Проповедь за столом! Где ты это видывал, господин дурак? Может быть, при дворе короля, твоего хозяина?
– При дворе короля Генриха, да хранит его бог, произносят прекрасные речи, – сказал Шико, приподнимая шляпу.
– И о чем они, эти речи? – поинтересовался Горанфло.
– О добродетели, – ответил Шико.
– Ну да, – воскликнул монах, откидываясь на стуле, – вот еще нашелся добродетельный распутник, твой король Генрих Третий.
– Я не знаю, добродетелен он или нет, – возразил гасконец, – но при его дворе мне ни разу не приходилось видеть ничего такого, что заставило бы меня покраснеть.
– Смерть Христова! Я уверен, что ты уже давно разучился краснеть, господин греховодник, – сказал монах.
– Какой же я греховодник, – возмутился Шико. – Да я олицетворенное воздержание, воплощенное целомудрие, без меня не обходятся ни одно шествие, ни один пост.