12 историй о любви
Шрифт:
Рожденный принцем, герцог Анжуйский достиг могущества темными и извилистыми путями и привык прибегать к силе – будь то в делах любви или в делах мести, – после того как сила обеспечила ему успех. Так и сейчас он, поддерживаемый к тому же советами Орильи, счел, что для него зазорно быть остановленным в удовлетворении своих желаний столь смехотворными препятствиями, как ревность мужа и отвращение жены.
Однажды, после дурно проведенной ночи, истерзанный теми мрачными видениями, которые порождает лихорадочное состояние
Монсоро, как известно, уже переселился в дом возле Турнельского дворца.
Услышав сие сообщение, принц улыбнулся.
То была сцена из меридорской комедии. Еще одна.
Для виду он осведомился, где находится этот дом. Ему ответили, что на площади Сент-Антуан, и тогда, обернувшись к Бюсси, который сопровождал его, принц сказал:
– Раз он возле Турнельского дворца, поедем к Турнельскому дворцу.
Кавалькада тронулась в путь, и вскоре эти две дюжины знатных дворян, составлявших обычную свиту принца, за каждым из которых следовали два лакея с тремя лошадьми, наполнили шумом весь квартал.
Принц хорошо знал и дом и дверь. Бюсси знал их не хуже его.
Оба остановились возле двери, вошли в прихожую и поднялись по лестнице. Но принц вошел в комнаты, а Бюсси остался в коридоре.
Вследствие такого распределения принц, казалось бы получивший преимущество, увидел только Монсоро, который встретил его, лежа в кресле, в то время как Бюсси встретили руки Дианы, нежно обвившиеся вокруг его шеи, пока Гертруда стояла на страже.
Бледный от природы Монсоро при виде принца просто посинел. Принц был его кошмаром.
– Монсеньор! – воскликнул граф, дрожа от злости. – Монсеньор в этом бедном домишке! Нет, в самом деле, слишком уж много чести для такого маленького человека, как я.
Ирония бросалась в глаза, потому что Монсоро почти не дал себе труда замаскировать ее.
Однако принц, словно и не заметив иронии, с улыбкой на лице подошел к выздоравливающему.
– Повсюду, куда едет мой страждущий друг, – сказал он, – еду и я, чтобы узнать о его здоровье.
– Помилуйте, принц, мне показалось, что ваше высочество произнесли слово «друг».
– Я произнес его, любезный граф. Как вы себя чувствуете?
– Гораздо лучше, монсеньор. Я поднимаюсь, хожу и дней через восемь буду совсем здоров.
– Это ваш лекарь прописал вам воздух Бастилии? – спросил принц с самым простодушным видом.
– Да, монсеньор.
– Разве вам было плохо на улице Пти-Пэр?
– Да, монсеньор, там приходилось принимать слишком много гостей, и эти гости поднимали слишком большой шум.
Граф произнес свои слова твердым тоном, что не ускользнуло от принца, и тем не менее Франсуа словно бы не обратил на них никакого внимания.
– Но тут у вас, кажется, нет сада, – сказал
– Сад был мне вреден, монсеньор, – ответил Монсоро.
– Но где же вы гуляли, дорогой мой?
– Да я вообще не гулял, монсеньор.
Принц закусил губу и откинулся на спинку стула.
– Известно ли вам, граф, – сказал он после короткого молчания, – что очень многие просят короля передать им вашу должность главного ловчего?
– Ба! И под каким предлогом, монсеньор?
– Они уверяют, что вы умерли.
– О! Я уверен, монсеньор отвечает им, что я жив.
– Я ничего не отвечаю. Вы хороните себя, дорогой мой, значит, вы мертвы.
Монсоро, в свою очередь, закусил губу.
– Ну что же, монсеньор, – сказал он, – пусть я потеряю свою должность.
– Вот как?
– Да, есть вещи, которые для меня важнее.
– А! – произнес принц. – Стало быть, честолюбие вам чуждо?
– Таков уж я, монсеньор.
– Ну раз уж вы такой, вы не найдете ничего дурного в том, что об этом узнает король.
– Кто же ему скажет?
– Проклятие! Если он спросит меня, мне, безусловно, придется рассказать о нашем разговоре.
– По чести, монсеньор, коли рассказывать королю все, о чем говорят в Париже, его величеству не хватит двух ушей.
– А о чем говорят в Париже, сударь? – спросил принц, обернувшись к Монсоро так резко, словно его змея ужалила.
Монсоро увидел, что разговор постепенно принял слишком серьезный оборот для выздоравливающего человека, который еще лишен полной свободы действий. Он смирил злобу, кипевшую в его душе, и, приняв безразличный вид, сказал:
– Что могу знать я, бедный паралитик? Жизнь идет, а я вижу только тень от нее, да и то не всегда. Ежели король недоволен тем, что я плохо несу свою службу, он не прав.
– То есть как?
– Конечно. Несчастье, случившееся со мной…
– Ну!
– Произошло частично по его вине.
– Что вы этим хотите сказать?
– Проклятие! Разве господин де Сен-Люк, проколовший меня шпагой, не из числа самых близких друзей короля? Ведь секретному удару, которым он продырявил мне грудь, научил его король, и я не вижу ничего невозможного в том, что король сам же его исподтишка и подстрекнул завести ссору со мной.
Герцог Анжуйский слегка кивнул головой.
– Вы правы, – сказал он, – но, как ни кинь, король есть король.
– До тех пор, пока он не перестает быть им, не так ли? – сказал Монсоро.
Герцог подскочил.
– Кстати, – сказал он. – Разве госпожа де Монсоро не живет здесь?
– Монсеньор, графиня сейчас больна, иначе бы она уже явилась сюда засвидетельствовать вам свое глубокое почтение.
– Больна? Бедняжка!
– Больна, монсеньор.
– От горя, которое ей причинил вид ваших страданий?
– И от этого, и от утомления, вызванного переездом.