12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа
Шрифт:
Я взмолился не делать этого и попытался смягчить его словами извинения, но напрасно. Иного выхода не было; так что, встав на колени, я подставил голую спину под кнут.
– Ну, как тебе нравится дубление?! – восклицал он, охаживая меня плетью. – Нравится тебе дубление? – повторял он при каждом ударе. В такой манере он нанес мне то ли двадцать, то ли тридцать ударов, непрестанно повторяя слово «дубление» в той или иной форме. Посчитав, что теперь моя шкура достаточно «выдублена», он позволил мне подняться и со злобным смешком уверил, что, если я по-прежнему мечтаю об этом деле, он преподаст мне урок в любой момент, как только я того захочу. На сей раз, заметил он, это был лишь краткий урок «дубления» – в следующий раз он «выдубит мне всю шкуру».
Дядюшка Абрам тоже часто подвергался
Однажды днем, вернувшись с плантации Маршалла, куда меня посылали по какому-то поручению госпожи, я обнаружил его лежащим на полу хижины; одежда его насквозь пропиталась кровью. Он сообщил мне, что получил удар ножом. Когда он раскладывал хлопок на платформе, явился из Холмсвиля пьяный Эппс. Он тут же принялся искать, к чему бы придраться, отдавая множество приказов, прямо противоречивших друг другу, так что ни один из них невозможно было выполнить. Дядюшка Абрам, чей разум потихоньку слабел, растерялся и допустил какую-то малозначительную оплошность. От этого Эппс впал в такую ярость, что с пьяным безрассудством бросился на старика и ударил его ножом в спину. То была длинная и неприятная рана, но, к счастью, она проникла не очень глубоко, чтобы привести к фатальным последствиям. Ее зашила госпожа, которая чрезвычайно сурово отчитала мужа, и не только попрекнув его бесчеловечностью. Она объявила, что ничего другого от него и не ждет, кроме того, что он пустит все семейство по миру – в одном из своих пьяных припадков перебив всех рабов на плантации.
Для него было обычным делом сбить тетушку Фебу с ног стулом или палкой; но самая жестокая порка, которую мне суждено было увидеть (и воспоминание о которой не вызывает у меня никаких иных чувств, кроме ужаса), досталась бедняжке Пэтси.
Было очевидно, что ревность и ненависть со стороны госпожи Эппс делает повседневную жизнь этой юной и расторопной рабыни совершенно несчастной. Во многих случаях я, по счастью, оказывался средством, отвращавшим наказание от этой безобидной девушки. В отсутствие Эппса хозяйка порой велела мне пороть ее без малейшего повода и провинности. Я отказывался, говоря, что опасаюсь неудовольствия хозяина, а несколько раз даже отважился попрекнуть госпожу тем обращением, которое получала Пэтси. Я пытался внушить ей мысль о том, что на самом деле Пэтси ни в чем не повинна, что, поскольку она рабыня и полностью зависит от воли хозяина, ответственность лежит лишь на нем одном.
Со временем «зеленоглазое чудовище» свило себе гнездо и в душе самого Эппса, и теперь уже он присоединился к своей мстительной жене в инфернальном торжестве при виде несчастий девушки.
Однажды, не так давно, в пору мотыжения, в воскресенье, мы были на берегу байю, стирая одежду, как было у нас заведено. Пэтси куда-то подевалась. Эппс громко позвал ее, но ответа не было. Никто не заметил, как она вышла со двора, и все мы подивились, куда бы она могла деться. Через пару часов ее заметили идущей обратно с плантации Шоу. Этот человек, как я уже говорил, был известным распутником, и с Эппсом они были отнюдь не в лучших отношениях. Гарриет, чернокожая жена Шоу, зная о бедах Пэтси, была добра к ней, и девушка имела обыкновение бегать к ней повидаться при первой возможности. Ее визиты были побуждаемы исключительно дружбой, но постепенно в мыслях Эппса родилось подозрение, что Пэтси влечет туда иная и более низкая страсть – что не с Гарриет она желает встречаться, а с бесстыдным распутником, его соседом. По возвращении Пэтси обнаружила хозяина в состоянии крайней ярости. Его гнев настолько встревожил ее, что поначалу она пыталась уклониться от прямых ответов на его вопросы, что лишь усилило его подозрения. Однако под конец она гордо выпрямилась и раздраженным тоном храбро отрицала его обвинения.
– Миссус [93] не дает мне мыла для стирки,
– Ты лжешь, ты, черная шлюха, – завопил Эппс.
– Я не лгу, масса. Хоть убейте меня, а я буду стоять на своем.
– Да я тебя до смерти забью. Будешь знать, как ходить к Шоу. Я из тебя дурь-то повыбью, – бормотал он свирепо сквозь стиснутые зубы.
93
Искаж. mistress (англ.) – госпожа, хозяйка.
Затем, повернувшись ко мне, он велел забить в землю четыре колышка, указав носком башмака места, куда именно их следовало вбивать. Когда колышки были загнаны в землю, он велел снять с Пэтси всю одежду до последнего клочка. Затем принесли веревки, и обнаженную девушку уложили на землю ничком, крепко привязав ее запястья и щиколотки к колышкам. Выйдя на веранду, он принес оттуда тяжелый кнут и, вложив его мне в руки, велел мне высечь ее. Осмелюсь сказать, что нигде на всей земле в тот день не было более жуткой картины, чем та, которая последовала далее.
Распятие на колышках и порка девушки Пэтси
Госпожа Эппс стояла на веранде в окружении своих детей, глядя на эту сцену с видом бессердечного удовлетворения. Рабы сбились в кучу поодаль. Их лица выражали всю скорбь их сердец. Бедняжка Пэтси жалобно молила о милосердии, но молитвы ее были напрасны. Эппс скрипел зубами и топал по земле, крича мне, как обезумевший демон, чтобы я бил сильнее.
– Бей сильнее, иначе твоя очередь будет следующей, ты, мерзавец, – вопил он.
– О, смилуйтесь, масса! О! Помилосердствуйте, прошу вас. О Боже! Пожалейте меня, – непрестанно вскрикивала Пэтси, напрасно извиваясь, дрожа всем телом при каждом ударе.
Нанеся ей по меньшей мере тридцать ударов, я остановился и повернулся к Эппсу, надеясь, что он удовлетворен; но тот со страшными проклятиями и угрозами велел мне продолжать. Я нанес ей еще десять или пятнадцать ударов. К этому времени кожа ее была покрыта длинными рубцами, пересекавшимися во всех направлениях, как паутина. Эппс продолжал буйствовать по-прежнему, вопрошая, хочется ли ей еще раз пойти к Шоу, и клянясь, что будет пороть ее до тех пор, пока она не пожелает оказаться в преисподней. Отбросив в сторону кнут, я заявил, что не могу больше ее наказывать. Он велел продолжать, грозя мне еще более суровой поркой, чем только что получила она, если я откажусь. Сердцу моему была отвратительна эта бесчеловечная сцена, и, рискуя всеми возможными последствиями, я наотрез отказался поднять кнут.
Тогда он схватил его сам и принялся наносить удары вдесятеро более сильные, нежели мои. Болезненные крики измученной Пэтси, смешиваясь с громкими и гневными проклятиями Эппса, звенели в воздухе. Он ободрал кнутом ей всю спину – могу сказать без преувеличения, буквально спустил с нее шкуру. Кнут был влажен от крови, которая текла у нее по бокам и капала на землю. Через некоторое время она перестала шевелиться. Ее голова безвольно поникла. Крики и мольбы постепенно затихали и превратились в тихий стон. Она больше не извивалась и не съеживалась под кнутом, когда он сдирал с нее маленькие кусочки плоти. Я думал, она умирает!
То была Господня суббота. Поля нежились в теплом солнечном свете, птички весело щебетали в пологе деревьев, казалось, мир и счастье царят повсюду. Только не в груди Эппса и его задыхающейся жертвы и молчаливых свидетелей, окружавших их. Ураганные эмоции, бушевавшие там, звучали резким диссонансом к покою и тихим красотам этого дня. Я не мог смотреть на Эппса иначе как с невыразимой ненавистью и ужасом и думать про себя: «Ты, дьявол, рано или поздно, где-нибудь, по закону вечной справедливости ты ответишь за этот страшный грех».