120 дней Содома
Шрифт:
«Если жертва принадлежит вам, – заметил Епископ, – то в таком случае это владычество лучше ощущаешь с женщиной, чем с мужчиной, поскольку женщина, в силу привычек и предрассудков, лучше подчиняется вашим капризам, чем представитель сильного пола. Но откиньте на мгновение эти предрассудки общественного мнения – и вас великолепно устроит мужчина! А идея господства над слабым приведет вас к идее преступления – и здесь ваше сладострастие удвоится.»
«Я думаю, как Епископ, – сказал Дюрсе. – Правильно организованное владычество предусматривает партнера-женщину. Но я считаю, что задний проход мужчины во много раз приятнее женского!»
«Господа, – сказал Герцог, – я хотел бы, чтобы вы продолжили дискуссию за ужином. Не будем использовать для наших софизмов часы, предусмотренные
«Он прав, – согласился Кюрваль. – Продолжайте, Дюкло.»
И любезная вдохновительница порочных удовольствий возобновила прерванный рассказ:
«Один старый секретарь суда при парламенте, – начала она, – нанес мне утренний визит, и так как он привык еще во времена мадам Фурнье иметь дело только со мной, он не хотел менять своих привычек. Речь шла о том, чтобы, держа его орудие в руках, легонько пошлепывать его, постепенно усиливая удары, пока член не встанет и не будет готов к эякуляции. Я хорошо усвоила привычки этого господина, и его пушка вставала у меня на двадцатом шлепке.»
«Ах, на двадцатом! – воскликнул Епископ. – Черт возьми, мне бы не потребовалось так много! Я способен кончить и после одного…»
«Видишь ли, – заметил Герцог, – у каждого организма свои особенности. Поэтому не надо ни расхваливать себя, ни удивляться на других. Продолжайте, Дюкло. Расскажите еще одну историю, и мы закончим на сегодня.»
«История, которую вы услышите сегодня, была мне рассказана одной из моих приятельниц. Она жила два года с одним мужчиной, который не мог разрядиться, пока не получит двадцать щелчком по носу, пока она не отдерет его за уши так, что они начнут кровоточить и пока не искусает его орудие любви и ягодицы. Возбужденный жестокими предварительными действиями, он разряжался в полное свое удовольствие, при этом ругаясь последними словами и почти всегда – в лицо своей возлюбленной, которая вынуждена была проделывать с ним все эти странные вещи.»
Из всего, рассказанного в этот вечер Дюкло, больше всего головы наших друзей разогрела порка, и все они имитировали только ее. Герцог просил стегать его до крови Геракла, Дюрсе – «Струю-В-Небо», Епископ – Антиноя, Кюрваль – «Рваный Зад.» Епископ разрядился во время оргии, съев кал Зела мира, которого он в этот день заставил прислуживать себе. Потом все пошли спать.
Девятнадцатый день
Начиная с утра, после нескольких проверок на качество кала объектов сладострастия, комиссия решила, что надо попробовать один из способов, о котором говорила Дюкло, а именно: о сокращении рациона хлеба и супа для всех, кроме четырех героев.
Отныне хлеб и суп из меню исключались, зато удваивалась порция из кур и разной дичи. Через неделю комиссия заметила существенное изменение в качестве испражнений: кал стал более бархатистым, сочным и несравненно более деликатным. Решили, что совет д'Окура, данный Дюкло, был советом настоящего специалиста.
Обсуждался вопрос о дыхании объектов.
«Ладно, не имеет значения, – сказал Кюрваль. – При получении удовольствия лично мне безразлично, свежий или несвежий рот у юноши или девушки. Уверяю вас, что тот, кто предпочитает вонючий рот, действует так в силу своей развращенности. Но покажите мне рот, у которого вообще нет запаха – да он не вызывает никакого желания его целовать! Всегда надо, чтобы в этих удовольствиях была некоторая соль, некоторая пикантность. А эти пикантность как раз и заключена в капельке грязи. Эта капелька и составляет привлекательность! Когда любовник целует взасос, именно эта грязь ему и приятна. Пусть это не запах гниения или трупа, пожалуйста, но только, ради Бога, не молочный запах ребенка, – вот уж от этого вы меня избавьте! Что касается режима, которому
Утренние визиты не дали ничего нового: обычная проверка. Никто не просил утром разрешения пойти в туалет. Все сели обедать. За столом Дюрсе потребовал, чтобы Аделаида, которая обслуживала, пукнула в его бокал с шампанским. И так как она этого не сделала, этот варвар тут же открыл свою ужасную книгу. С самого начала недели он искал повод поймать ее на какой-нибудь оплошности. Потом перешли пить кофе. Там обслуживали Купидон, Житон, Мишетта и Софи. Герцог схватил Софи за ягодицы и, заставив ее написать в руку, потребовал, чтобы она брызгала мочой ему в лицо. Епископ сделал то же с Житоном, Кюрваль – с Мишеттой. Что касается Дюрсе, то он заставил Купидона написать, а потом выпить это. Никто не разрядился. И все сели слушать Дюкло.
«Один клиент, – начала эта любезная девица, – попросил нас о весьма странной церемонии. Речь шла о том, чтобы привязать его к ступеньке двойной лестницы. К третьей ступеньке привязывались его ноги, а тело и поднятые руки – к верхней ступеньке. При этом он был голым. Надо было его бичевать рукоятками уже использованных розг. Его оружие нельзя было трогать, сам до себя он не дотрагивался. Через некоторое время его инструмент любви набирал чудовищную силу. Видно было, как вначале он болтается между ступеньками, как язык колокола, и потом стремительно взлетал. Его отвязали, он заплатил – и был таков.
На следующий день он прислал к нам одного из своих друзей, которому нужно было покалывать золотой иглой ягодицы, бедра и половой член. Он смог разрядиться только когда весь был в крови. Занималась им я сама, и он просил меня колоть все сильнее. Я всаживала иглу ему в кожу уже почти до самой головки, когда его член брызнул в моей руке. Тут он бросился ко мне, впился в мои рот и долго сосал его.
Третий, также знакомый двух первых, приказал мне бичевать его чертополохом по всем частям тела. Он смотрел на себя в зеркало, и только когда он увидел себя в окровавленном виде, его хобот встал. От меня больше ничего не потребовалось.
Эти крайности меня немало забавляли; служа им, я испытывала тайное сладострастие. Подобные занятия просто очаровывали. Однажды у нас появился некий датчанин, которому дали мой адрес и аттестовали мой дом, как место всевозможных удовольствий (однако, увы, не тех, которые он желал). Он имел неосторожность явиться ко мне с изумрудом ценой в десять тысяч франков и другими украшениями на сумму не менее пятисот луидоров. Добыча была слишком хороша, чтобы упустить ее. Вместе с Люсиль мы обобрали его до последнего су. Он хотел жаловаться на нас, но так как я подкупила полицию, а в это время, имея золото, можно было делать все, что хочешь, – нашему джентльмену посоветовали лучше помалкивать. Все его вещички достались мне – ну, кое-что, конечно, пришлось уступить, чтобы все было тихо. Так получалось в моей жизни: воровство всегда приносило мне только удачу и оборачивалось ростом моего благосостояния.
Однажды нас посетил старый вельможа, уставший от почестей в королевском дворце, которому захотелось сыграть новую роль в обществе шлюх. Для своего дебюта он выбрал меня. Я должна была давать ему уроки, а за каждую допущенную ошибку он сам придумал расплату: то вставал передо мной на колени, то просил пороть его кожаной плеткой. Я обязана была следить, когда он воспламенится. Тогда я должна была брать в руки его пушку, гладить и встряхивать его, слегка журя и называя его «мой маленький шалунишка», «проказник», другими детскими ласкательными словами, которые заставляли его со сладострастием разряжаться. Пять раз в неделю повторялась в моем доме эта церемония, но всегда с новой девушкой, которая должна была знать условия игры, – за это я получала двадцать пять луидоров в месяц. В Париже я знала множество женщин, так что мне было не трудно выполнять то, что он просил. Десять лет приходил ко мне этот очаровательный ученик, который за это время усвоил многие уроки ада.