13 маньяков
Шрифт:
Сейчас Боб, тяжелый и теплый, обмякший в кресле, медленно растворяется в ласковом океанском приливе. На звонки не реагирует.
Некто входит в квартиру: открывает дверь запасным ключом, полученным в свое время от Боба. Смотрит на хозяина, неподвижного и бледного. Смотрит на шприц, на ложку, на включенный повсюду свет…
– Борис Иннокентьевич изволит отдыхать. С пониманием.
Веки у Борьки на миг поднимаются и опускаются – как пленочки. Он откликается:
– У тебя радужно-черная аура. Это большая честь.
– Для кого?
– Для нас, прозрачных. Наши матовые мысли – за слюдяным
– Попозже, – соглашается некто. – Как оно вообще?
– Все путем.
– Рад за тебя, Кентыч.
Лицо Борькино ломается. Улыбка уродует губы.
– А ты все помнишь, Тараканище.
– Все помню. Ваша уважаемая кликуха, Кентыч, снова в тему. Опять вы вписались в систему, как вам ни ай-ай-ай!
– Положить и постучать.
– Извини, что мешаю, но звонили из больницы. Ты трубку не берешь, так что мать Галины вызвонила меня. Твою Галину завтра с утра переводят на отделение. Но, поскольку вам с обиженным классиком на всякие пустяки «положить» да еще и «постучать»…
Подкопченная ложка, взятая уверенной рукой, тюкает Кентыча по лбу.
– Поцелуй летучей мыши, – с восторгом комментирует тот. – Спасибо. Калейдоскоп надо встряхивать.
Борису Иннокентьевичу хорошо. Слова проникают в его мозг, чудесным образом минуя разум, слова сплетаются в величественные конструкции галактического масштаба, исполненные совершенства, но лишенные смысла.
– Нынешние дети не знают, что такое калейдоскоп, и даже твой героин им не поможет, – говорит призрак из детства. – Бог с ней, с Галиной, я лучше расскажу о другом. Помнишь историю с костром? В детстве, когда ты взял меня с собой в лес. Вы там нажрались в говно и не заметили, как один хрен из вашего класса, такой же бухой, поджарился. Всплывает картинка? Так вот – никакого несчастного случая. Его звезданули сзади по башке и, пока он валялся в отключке, воткнули ему в шею заточенный сучок, из-за которого он не смог кричать. Сучок – вместо вертела. А потом затащили падлу в почти погасший костер. Все как написано, все по рецепту. «Нанизать остряка на вертел и положить на тлеющие угли. Запеченные шутки выкапывать горячими. Искру не раздувать, а то разгорится пламя, и весь обед насмарку…» Никаких искр, конечно, не было – только вонь.
– Бить по голове – вульгарно, – изрек друг Кентыч. Он слушал и радовался, на губах его невпопад появлялась и пропадала аккуратная улыбка.
– А то! Можно было подрезать ему сухожилия на руках и ногах. В какой-то книге описано, как совсем маленький пацан так и сделал со своими взрослыми соседями, а потом прикончил их, беспомощных. Только мне это было в лом. Пацан из книги еще метал отравленные дротики… но это уж слишком. Да и отраву мне взять тогда было негде…
– Прости меня.
– За что?
– За тот пикник в лесу. Скотом я был… таким и остался…
– О чем ты?
– О том, что я тебя люблю, Тараканище, – говорит Боб. Он поднимает руки и шевелит пальцами, будто играет на фоно. – Смешное слово «люблю». «Лю» через «б» – и в бесконечность. Долгое эхо.
– А я тебя – нет.
– Это монопенисуально.
– К чему я про того жлоба в костре? Хочу, Борька, чтоб ты тоже ненавидел не себя, а истинных виновников, чтоб ты захотел найти их обоих и убить и,
– Через «б», – говорит Кентыч, скривившись.
Тараканище смеется.
– Ладно, шучу. На самом деле мы приглашаем тебя к себе на дачу, на шашлык. Спонтанная ассоциация: шашлык, угли, труп… Не хочешь развеяться? Пока еще судебные медики вам отдадут Оксанку. Один ты просто свихнешься… если уже не свихнулся. Поедешь?
– Накласть и помочиться, – таков ответ хозяина.
Иные ответы в этом доме больше не рождаются.
Он посмел обвинить меня в непоследовательности и трусости.
И то и другое скоро проверим.
Он хотел понять? Надеюсь, теперь хоть что-то понял, размазня, хотя бы чувства родителей, о беде которых писал книгу. Правда, саму книгу он наверняка забросит. Кого-то потеря возносит на новый уровень постижения мира, а кого-то ломает и опускает на дно.
Он из тех, кого ломает.
Ему был дан шанс. Не воспользовался, даже не заметил этого шанса. А ведь мог сохранить дочь, если бы послушал своего Санька! Если бы вовремя отделил истинные ценности от иллюзорных, если б не был столь печально предсказуем… Однако это его выбор.
Плыви за горизонт, кайфующий странник…
Итак, первая потеря. С малолетства обожаю тараканов – и до сих пор не понимаю, что это была за блажь. Ловить их, держать в стеклянных банках, кормить, с собой носить – ах и ох! Мама даже купила здоровенного пятисантиметрового «американца», который жил у меня в комнате. Так и возникла кличка, поначалу казавшаяся обидной… Потом в доме появился котенок – новая любовь, новая страсть. А дальше все произошло быстро и как-то уж очень просто.
Котенок разбивает банку с «американцем» и давит его. Вижу я это – и темное безумие гасит мой разум: ловлю котенка и давай бить его книгой, картинки в которой так весело было рассматривать. Книга большого формата, увесистая, с твердыми, острыми углами… та самая. Моя первая.
Много ли надо котенку? Минута слепого гнева – и трупик.
Дальше – что? Истерика, шок, зеленка на исцарапанных руках. Хождения с матерью по психологам и психотерапевтам. Было мне тогда пять лет, но я и сейчас содрогаюсь, вспоминая те дни.
Книга, конечно, была испорчена, однако родители мои не смогли выбросить то, что от нее осталось. Любая такая попытка – и час истерики. К шести годам маленький убийца уже умел читать – специально, чтоб не дергать маму, и вообще чтоб поменьше зависеть от взрослых…
Так родился новый человек. Я.
Первая книга…
От фамилии автора долгое время пришлось бежать, чуть ли не уши закрывать, когда включали телевизор или радио. Тем более ни в коем случае не покупать новый экземпляр, бережно храня текст в голове.
Чтобы избежать искушения найти Мастера, создавшего меня.
Важную и светлую мысль подарил он мне в детстве:
«Ужас не в том, что человека легко можно съесть, а в том, что человек, забытый и брошенный, быстро протухает».