13 маньяков
Шрифт:
Кажется, я только на секунду прикрыл глаза, и в комнате что-то стукнуло. Мне даже почудилось, что я видел собственными глазами, как нижний ящик комода захлопнулся сам по себе.
Скорее всего, это был сон.
Открыв глаза, я уперся взглядом в темноту, в которой, разумеется, никакого комода было не разглядеть. Но вскоре от стены до стены протянулся снова серебряный луч.
Я встал с постели и заглянул в дыру.
За стеной стоял человек.
Он стоял посреди комнаты спиной ко мне,
Я хотел уйти, но тот урод развернулся, и я увидел, что он глодает собственные ногти. Сплевывая отгрызенное в кулак. В точности как я это делаю.
Наверное, в тот миг я впервые испытал к нему что-то вроде симпатии, смешанной с жалостью и сочувствием. Ведь это не бывает просто так. У него душевная травма. Он пытается защитить свой мир.
Человек поднял голову, и я увидел темное, худое лицо со впалыми, ссохшимися щеками древней мумии.
Сама тьма таращилась на меня черными ночными глазами. Грызун стоял против света, лучи обрисовывали его контур, скользя по краю. Но вот он повернулся, и что-то сверкнуло красным, как зрачки собаки в темноте. Его глаза.
Влажный блеск на краешке искривленной губы – это повисла слюна, когда он перестал обкусывать ногти и опустил вниз руки.
Ну уж теперь никто не скажет, что я – псих! Надо сейчас же показать жуткого типчика за стеной маме. Пусть полюбуется!
Не зажигая света, я кинулся через коридор.
Мама уже легла – электричество во всей квартире было погашено. Я распахнул дверь в ее комнату и… На фоне светлого квадрата окна на материной постели раскачивалась гигантская туша двухголового зверя. Увидев его, я заорал.
Зверь заорал тоже – и… распался на части. На тумбочке у постели зажегся ночник, и передо мной возникли из темноты вытаращенные, налитые кровью глаза «дядюшки Скруджа».
– Ты что, охренел, пацан?! – закричал он на меня. – Здоровый лоб, в спальню к матери лезешь!
– Андрей! – Мать села на кровати, укрывшись одеялом. Она была вся красная, и вид у нее был чудовищно виноватый. – Не кричи на него, Андрей. – А потом мне: – Макс, что ты хотел? Иди к себе, я сейчас приду.
Ее чуть хриплый голос дрожал и срывался, как у неумелого певца, который лажает ноты.
Я развернулся и ушел. Теперь понятно, почему мать так вела себя со мной. Почему не доверяла мне, как будто бы мы чужие друг другу. Ей было что от меня скрывать. Поэтому она считала, что и я что-то скрываю… Я удрал в свою комнату, накрылся одеялом и заплакал. Злость разбирала меня при мысли о моем детском испуге. «Любой нормальный человек давно бы просек, что эти двое спят вместе. И только доверчивый лопух, маменькин сынок вроде тебя, мог не сообразить такой простой вещи!.. Когда в нашем доме появился впервые этот „дружок Андрей“? Может быть, в том, что отец ушел от нас, есть и его вина? А главное – ее?»
Но я не мог всерьез поверить, что мать променяла бы отца на это двуногое
Я злился, плакал, ругал себя и даже не заметил, как вцепился зубами в ногти на правой руке и зачавкал, словно голодная собака, обгрызая их до мякоти, до крови. Я как будто взбесился – мне было больно, но хотелось и вовсе себя изуродовать.
«Не грызи ногти, не грызи ногти», – повторял я про себя, хихикая, как придурок.
А потом вспомнил о том жутике за стеной. Луч давно погас, но, может быть, он не ушел еще?
А куда и как он может уходить из запертой квартиры? Это большой вопрос.
– Эй! Ты там? – Я подошел к стене, постучал костяшками, поскреб пальцами. Раз, другой. На третий он мне ответил.
Я слышал, как в кухне переругиваются мать со своим дружком-ментом, обсуждая, кто из них должен пойти и «все объяснить мальчику».
Пусть объяснят. Пусть попробуют, веселился я и все царапал стену, представляя, как тот, темный Грызун, отчаянно крутит башкой, разыскивая источник звука. Вот он раздувает ноздри, как хищник, чующий близкую добычу, вот кровь бесится и закипает в нем.
– Иди сюда, – шепнул я ему. – Давай!
Он отозвался каким-то утробным ворчанием.
Тогда я соорудил на постели валик из одежды, накрыл его одеялом, а сам забрался вниз, под кровать.
Я был готов его встретить. И даже не очень трусил. Я почему-то догадывался, что должно случиться. И просто не хотел этому мешать.
В коридоре зажегся свет. В мою дверь постучали, потом она приоткрылась, и я увидел Андрея Петровича – вернее, его силуэт. «Дядюшка Скрудж» просунул голову в мою комнату.
– Макс, ты спишь? – спросил он шепотом.
– Нет, – ответил я, стараясь не глядеть на свет. – Входите, поговорим. Только свет не включайте.
Я привык к темноте, и свет мог помешать мне. До боли напрягая глаза, я таращился на мрак в кладовке, где стоял комод. Я ждал. Только поэтому и смог заметить: нижний ящик комода отодвинулся, и оттуда полезло что-то вроде гигантской паучьей лапы – бледная, как лунный свет, тощая рука существа с обкусанными ногтями.
Ночной Грызун, подумал я. Наверное, стоит назвать его так.
Вслед за первой протиснулась и другая рука, с зажатыми в кулаке длинными ножницами. Кончики их блеснули, когда луч света прыгнул в комнату из коридора.
– Извини, парень, – сказал «Скрудж», протискиваясь в приоткрытую дверь. – Извини, что наорал на тебя. Послушай-ка…
Не знаю, какое у него в этот момент было лицо – должно быть, смущенное. Но меня не интересовали его чувства.
Зато любопытно было бы посмотреть, как перекосилась его физиономия, когда вместо мелкого и глупого пацаненка Макса он увидал перед собой то, что вовсе не ждал увидеть: длинную, щуплую, изуродованную постоянным голодом фигуру сумасшедшего Ночного Грызуна с занесенными для удара стальными ножницами.